Леонид Аринштейн - С секундантами и без… Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов

Н. Н. Пушкина – вдова поэта. 1839 г.

Могила Пушкина в Святогорском монастыре. Литография конца 1830–х гг.

Дуэль и смерть Пушкина и судьба Лермонтова в последующие пять лет его жизни связаны между собой глубочайшей внутренней и в чем-то таинственной нитью. Трагическая гибель великого поэта, горячо любимого и почитаемого Лермонтовым, настолько всколыхнула и преобразила его внутренний мир, что говорить о его судьбе после января 1837 г., а тем более о его собственной дуэли без того, чтобы понять характер этого преображения, едва ли возможно.

«Лермонтова страшно поразила смерть Пушкина. Он благоговел перед его гением и весьма незадолго до дуэли познакомился с ним лично: поэты встретились в литературных кружках… B. C. Глинка сообщал, что Пушкин в эту же пору, прочитав некоторые стихотворения Лермонтова, признал их „блестящими признаками высокого таланта“ [90].

Юрьев, товарищ и родственник Михаила Юрьевича, рассказывал, что сие несчастное событие и симпатия высшего общества к Дантесу, к которому особенно благоволили великосветские дамы, – все это раздражало юного поэта. Всегда полный самого деликатного внимания к своей бабушке, поэт, живший у нее в Петербурге, с трудом воздержался от раздраженного ответа, когда старушка стала утверждать, что Пушкин сел не в свои сани и, севши в них, не умел управлять конями, помчавшими его наконец на тот сугроб, с коего вел один лишь путь в пропасть. Не желая спорить с бабушкою, поэт уходил из дому. Елизавета Алексеевна, заметя, как на внука действуют светские толки о смерти Пушкина, стала избегать говорить о них… Но говорили другие, говорил весь Петербург, и, наконец, все так сильно повлияло на Михаила Юрьевича, что он захворал нервным расстройством. Ему приходило даже на мысль вызвать убийцу и мстить за гибель русской славы. Это, впрочем, неудивительно: было много людей, готовых сделать то же. Говорили, что Император Николай Павлович, желая спасти Дантеса от грозившей ему опасности, выслал его за границу. Прежде всего Лермонтов дал выход своему негодованию, написав стихотворение на смерть поэта…

Как известно, Лермонтов написал стихотворение свое сначала без заключительных 16 строк. Оно прочтено было Государем и другими лицами и в общем удостоилось высокого одобрения. Рассказывали, что Великий Князь Михаил Павлович сказал даже: «Этот, чего доброго, заменит России Пушкина»; что Жуковский признал в них проявление могучего таланта, а князь В. Ф. Одоевский по адресу Лермонтова наговорил комплиментов при встрече с его бабушкой Арсеньевой. Толковали, что Дантес страшно рассердился на нового поэта и что командир лейб-гвардии Гусарского полка утверждал, что, не сиди убийца Пушкина на гауптвахте, он непременно послал бы вызов Лермонтову за его ругательные стихи. Но сам командир одобрял их…

Сам поэт, нервно больной, расстроенный, лежал дома. Бабушка послала даже за лейб-медиком Арендтом, у которого лечился весь великосветский Петербург. Он рассказал Михаилу Юрьевичу всю печальную эпопею двух с половиной суток – с 27 по 29 января, которые прострадал Пушкин. Погруженный в думу свою, лежал Лермонтов, когда в комнату вошел его родственник камер-юнкер Николай Аркадьевич Столыпин. Он служил тогда в Министерстве иностранных дел под начальством Нессельроде и принадлежал к высшему петербургскому кругу. Таким образом, его устами гласила "мудрость" придворных салонов. Он рассказал больному о том, что в них толкуется. Сообщил, что вдова Пушкина едва ли долго будет носить траур и называться вдовою, что ей вовсе не к лицу, и т. п.

Столыпин, как и все, расхвалил стихи Лермонтова, но находил и недостатки и, между прочим, что "Мишель", напрасно апофеозируя Пушкина, слишком нападает на невольного убийцу, который, как всякий благородный человек, после всего того, что было между ними, не мог бы не стреляться. Лермонтов отвечал на это, что чисто русский человек, не офранцуженный, не испорченный, снес бы со стороны Пушкина всякую обиду во имя любви своей к славе России…

Запальчивость поэта вызвала смех со стороны Столыпина, который тут же заметил, что "у Мишеля слишком раздражены нервы". Но поэт уже был в полной ярости, он не слушал своего светского собеседника и, схватив лист бумаги… что-то быстро чертил по нем, ломая карандаши, по обыкновению, один за другим. Увидав это, Столыпин полушепотом и улыбаясь заметил: "La poesie enfante"! [91]Наконец раздраженный поэт напустился на собеседника, назвал его врагом Пушкина и, осыпав упреками, кончил тем, что закричал, чтобы он сию же минуту убирался, иначе он за себя не отвечает. Столыпин вышел со словами: «Mais il est fou a lier» [92]. Четверть часа спустя Лермонтов, переломавший с полдюжины карандашей, прочел Юрьеву заключительные 16 строк своего стихотворения, дышащих силой и энергией негодования: