Леонид Аринштейн - Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания

– Еще неизвестно, против кого они будут строить свою противовоздушную оборону! – отрезал Шафранов.

Вскоре Шафранов ушел с поста начальника Академии. Говорили, что это было связано не в последнюю очередь с его возражениями Министру обороны: Шафранов был категорически против учебы иностранцев в нашей Академии…

После отставки Шафранова начальником Академии стал Главный маршал авиации Павел Федорович Жигарев.

Начиная с 30-х годов Жигарев находился на высших командных должностях в военно-воздушных силах и дважды назначался командующим ВВС страны. Для того, кто не жил в то время, трудно представить, что значили тогда военно-воздушные силы! «Кто силен в воздухе, тот в наше время вообще силен», – провозгласил Сталин. Летчиков называли «Сталинскими соколами», о них снимали фильмы, пели песни, их любили, им давали лучшие квартиры…

Жигарев был в первой тройке в этой привилегированной касте. А потом началось его медленное соскальзывание по карьерной лестнице вниз. Нашей Академии суждено было стать последней ступенькой.

Появление столь высокого начальника вызвало в Академии легкое замешательство: ожидание неприятностей. Внешний облик маршала – угрюмый вид, хмурый взгляд – такие опасения отнюдь не рассеивал. Однако за три года в Академии маршал никого не уволил, в должности не понизил, очередного звания не задержал. Склонности делать людям пакости у него явно не было, и он не любил тех, кто побуждал его к подобным поступкам.

Как-то он назвал фамилию одного из начальников кафедр и сказал: «Представь: он написал мне донос на своего подчиненного. Требует убрать его из Академии. Вот сволочь!»

Ко мне он поначалу отнесся не очень-то дружелюбно. Видно было, что его раздражает, что в его подчинении находится какой-то штатский мальчишка (мне было за тридцать, но выглядел я еще моложе). Увидев меня на Совете среди соцветия генералов, он чуть не потерял дар речи. Я был уверен, что он выведет меня из состава Совета. Но он этого не сделал.

Когда же он узнал, что я всего лишь лейтенант запаса, он не на шутку рассердился и позвонил Министру обороны, чтобы мне дали воинское звание, более приличествующее начальнику кафедры и члену Совета Военной академии: «Ну, хотя бы подполковника, что ли». (Это всё мне рассказывал его адъютант – мой заочник.) Подполковником меня, понятно, не сделали, а просто присвоили очередное звание – старший лейтенант.

Тем не менее мне приходилось время от времени появляться в кабинете Жигарева – докладывать о каких-то делах, подписывать какие-то бумаги. Он молча и не глядя на меня подписывал, пока однажды, когда я принес на подпись очередную бумагу, не без едкости спросил:

– А есть у нас в Академии кто-нибудь еще, кто мог бы подписать Вам эту бумагу?

– Возможно, – ответил я, отлично сознавая, что бумага пустяковая. – Но в соответствии с положением, утвержденным Министром обороны, мне полагается обращаться именно к Вам.

– А что, есть положение, в котором сказано, что начальник кафедры иностранных языков должен обращаться к начальнику Академии, скажем, по поводу покупки десятка карандашей?

– Павел Федорович, – сказал я, демонстративно не называя его «товарищ Главный маршал», – вот же у Вас на столе лежит положение о военно-учебных заведениях Советской армии. Там четко сказано, что начальники общеакадемических кафедр находятся в непосредственном подчинении начальнику Академии и решают с ним все возникающие вопросы…

Жигарев потянулся было к Положению, но, видимо, ему очень не хотелось его читать, и он, помолчав несколько секунд, процедил:

– Ну что ж, не будем нарушать приказы Министра обороны. Заходите, когда это будет надо.

С того дня Жигарев стал относиться к моим посещениям более терпимо. Так продолжалось еще около года, пока один довольно курьезный случай не изменил его отношения ко мне коренным образом.

Мне позвонил его адъютант и сказал, что в Академию прибыла на учебу группа индонезийских офицеров:

– Они приехали без переводчика и лопочут что-то непонятное на своем туземном языке. Маршал просит подойти, помочь разобраться.

«Туземным» языком оказался ломаный английский с вкраплением голландских слов. На первый же мой пробный вопрос, знает ли кто-нибудь из них английский язык, все восемь индонезийцев закивали головами и стали наперебой выяснять у меня волновавшие их вопросы. Маршал выглядел очень довольным и от души поблагодарил меня. Когда индонезийцы ушли, он попросил меня остаться и впервые стал с интересом расспрашивать, как поставлено в Академии преподавание русского языка иностранцам. У нас к тому времени обучались не только чехи, поляки и венгры (вероломства которых так опасался генерал Шафранов), но и офицеры других стран, охваченных «глобальной» политикой Хрущева, – вьетнамцы, китайцы, арабы и др.

– А на каком языке Вы говорили с индонезийцами? – поинтересовался маршал, когда я уже поднялся, чтобы уйти.

– На туземном… Это ломаный английский язык – «пиггиш инглиш» – распространенный в свое время в английских и голландских колониях. Им до сих пор пользуются во многих странах Юго-Восточной Азии.

На очередном заседании Совета маршал демонстративно задал мне несколько вопросов об обучении иностранных офицеров русскому языку, а затем выступил с краткой речью насчет того, как важно для преподавателей, работающих с иностранцами, учитывать их национальную культуру и традиции. Генералы смотрели на него несколько озадаченно.

На следующей неделе Жигарев вызвал меня к себе.

– У наших преподавателей русского языка нищенская зарплата, а некоторые – так называемые «почасовики» – вообще получают какие-то гроши. Я не понимаю, как Вы это терпите. Надо будет съездить к Дутову [26]и добиться повышения им зарплаты. Такими вопросами обычно занимается начфин, но я думаю, Вы лучше знаете положение дел.

Он вручил мне официальное письмо к Дутову и обещал ему позвонить.

ЦФУ находилось тогда в проезде за ГУМом. Дутова не было, и меня принял его зам, генерал К**. Вооруженный письмом от маршала, я заговорил вежливо, но твердо. В ответ я услышал, что в армии теперь строжайшая экономия и не может быть и речи о повышении кому-либо денежного содержания.

– Вот посмотрите, – говорил К**, – через наше управление проходят огромные денежные суммы, равные бюджетам двух-трех союзных республик. А работников у нас в три раза меньше, чем в министерствах финансов этих республик.

– Не знаю, как насчет экономии в Вашем управлении, – сказал я недовольным тоном, – а у нас в Академии военных преподавателей в три раза больше, чем этого требует учебный процесс. Одних полковников что-то около двухсот. А экономия получается именно на гражданских преподавателях.