Александр Щербаков - Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой

Описали с ней все картины Дали, собираемся описать небо и что оно нам кажет. Стоим на балконе две дуры, старая и малая, и кто чего больше на небе увидит. Однажды увидели обе неземной красоты город, как-то так облака встали, до сих пор не пойму. Теперь она мне звонит и спрашивает: город не появился?

Мне до слез жалко, что я ничего не смогу дать мальчишкам (сыновьям нашего Сашки. – А.Щ .), что я им, в сущности, чужая, что только у Сашеньки останется в душе какое-то ощущение от нас.

…Великое недоразумение? зло? насмешка? наказание? – что двое наших внуков, в сущности, вырастут мне чужими, и на мою куклу Ляську в результате возложена непомерная ноша быть за всех. Еще неизвестно, чем это обернется.

…Дистония носит в зубах Катьку, а у Ляси обнаружили астигматизм и надели на мою красавицу очки. Вчера она мне сказала, что Рома не пригласил ее на вальс, решил, что она в очках уже не красивая. Я сказала, что Рома дурак, а Ляся сказала, что очки выкинет. Если учесть, что их заказывали на заводе – «Оптика» это не делает, сейчас во всяком случае, – то мы еще будем Рому подрывать на мине. Что бы моей кукле не взять мои глаза, поимела дедулины.

…Задергалась Катька на старую тему – бежать. Но куда? Тем более что у нее еще и условие – только с нами. Может, этим самым она подсознательно находит виноватых – нас, – зная, что нам все равно деваться некуда и брошенная мною когда-то в легкомыслии фраза: «Хочу досмотреть этот фильм ужасов до конца» оборачивается совершенно конкретной реальностью. Воистину – не говори, сбудется.

А перед самой войной я совсем было собралась совершить нечто умное: оформить лучшим образом завещание. Дело в том, что налог на наследство возведен в такую степень, что здоровее от него отказываться сразу. Мои более старшие подруги, Н. Н. и Наташа, обежали юристов и выяснили, что самый ненакладный для детей способ передать им квартиру – это «продать» им ее сейчас с особой оговоркой: «продаю за то, что похоронят»…Какая бы ни была Катька, с ней стало плохо от самой формулировки такого рода завещания. Пока она выла и кричала криком, началась война. Какая жизнь будет завтра, узнаем завтра.

…Но все можно было бы перетерпеть, если бы не война как норма жизни. А самое ужасное: протест-то есть! Гнев есть! Возмущение есть! Ну и что? Собака лает… Я тут подумала, что начнись завтра 37 год, будет то же самое…

Естественно, у младшеньких моих возникла идея побега. Я всегда кричала по этому поводу криком, а тут замолчала. И даже дала как бы слово, что если им что-нибудь удастся, то я поеду с ними. Я соврала. Конечно, их фантазии – фантазии. И мысленно я стою поперек. Но каково при этом делать лицо, улыбаться и даже скрести пером? Одновременно понимаю – бежать правильно, но и неправильно тоже. Апокалиптическое время – оно ведь везде апокалиптическое, а судя по землетрясениям, наводнениям, оно такое и есть и такое всюду. Катька больше всего боится чумы, которая может вспыхнуть, когда пойдут воды и трупы.

…Одна незамутненная радость нашей жизни – Ляся. Будете смеяться, но она вовсю играет с компьютером в шахматы и уже, случается, его побеждает, это притом, что цифры ей не даются и ее «от них тошнит». Хорошо играет на пианино, делает это с юмором, где надо тихо, играет громко, и наоборот. Учительница падает в обморок, а ей неправильная игра – самое то. Свалилась с мальчиком с санок и потеряла шатающийся зуб. Теперь говорит так: «Ну этот Илюша… Мой стоматолог…» В их школе будто бы подложили бомбу. Это у нас сплошь и рядом. Началась паника, эвакуация. Дети маленькие стали плакать, одна Ляся ходила и требовала, чтоб ей показали бомбу. Все оделись, а она бегает раздетая, ищет бомбу.

Примерно в то время, может, чуть раньше или, наоборот, чуть позднее, я испытывал какое-то подобие обиды на женщин моей семьи. Они, мать и дочь, будучи в некоем единстве, стали отдаляться от меня. Эманация отстранения исходила в первую очередь от младшей, но меня более уязвляло отношение Галины. Ее самолюбию льстило (может, я и преувеличивал ее тщеславие?) то, что для дочери именно она стала «главным» милым другом в нашем доме.

В какой день, в какое мгновение ушли отрадные, бездумные, детские мои взаимоотношения с девчонкой, родившиеся вместе с ее возникновением в моей жизни? Бог весть. Но их отпечаток остался во мне неизгладимой окаменелостью, которая, кажется, только и жаждет, чтобы ее снова залила лава живого переживания…

Ну а живого чувства в контакте со взрослым человеком не получилось. Почему – не знаю. Как-то попытался выяснить это в разговоре с дочерью. Но видимо, не сумел толком выразить свою «жаль» и получил отлуп. Типа – сам дурак.

Через какое-то время заговорил об этом с Галиной. Она сказала, что дочь на меня обижена. Почему? В последний раз, ответила Галина, потому, что ты пристроил ее на работу в «Эхо Москвы» на низкую должность. А в предпоследний? Да тоже что-то в таком роде. Она считает это признаками нелюбви.

Ну, тогда таких «симптомов» было много. В «Советскую Россию» я внедрил ее лишь секретаршей отдела. Когда она училась в Институте культуры, через того же бывшего нашего ростовского Бориса Яковлева – рядовым библиотекарем в Центральном доме журналистов. А еще с помощью давнего товарища со времен «Комсомолки» Георгия Целмса – сотрудницей одной небольшой радиостанции, но тоже отнюдь не главным редактором. Много таких «обид» я мог припомнить за собой. Да, я не устраивал детей на завидные должности, признаюсь, не умел этого делать, никогда не был «влиятельным» и мог в чем-то им поспособствовать только содействием сослуживцев и добрых людей, с которыми сводила работа. Не знаю, печалиться этому или, напротив, благодарить судьбу, но среди них не было ни олигархов, ни тех, что называют себя элитой, ни всемогущих кудесников «прохиндиады».

Так тогда и понял: неспособный «устроить» папа не устраивает дочь. И… успокоился. Глупо тревожиться о том, чего у тебя никогда не было, нет и не будет.

А вот Галина переживала свое прошлое. В ее профессии трудно обойтись без этого, да и по своей психологической природе она склонна долго «перепевать» минувшее («сама себя пережевываю и выплевываю» – тысячу раз я слышал это ее выражение). А кроме того, многие из приходивших к ней интервьюеров вынуждали то и дело возвращаться памятью к делам давно минувших дней.

Я подумал об этом, пересматривая по Интернету видеосюжет «Галина Щербакова – о Галине Щербаковой (интервью 1992 года)», который сделали Генриетта Перьян и Олег Сидоров для Волгоградского телевидения. Пересматривал неслучайно, а потому что вспомнил, составляя эту главу: тему материнско-дочерней взаимосвязи Галя поставила едва ли не в центр той беседы. Выписанные из нее фрагменты, переплетаясь с тем, что сказано в письмах к сестре, представляют собой выстраданное размышление о природе родительских заблуждений.