Александр Щербаков - Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой

И все-таки Яковлев решил: доверять так доверять – своим сотрудникам и их советам. А за свои решения, часто принимавшиеся в борениях с самим собой, он держался мертвой хваткой. И это тоже была его основополагающая черта, для не знавших его – часто неожиданная. Потому что внешне Борис Григорьевич был – сама мягкость, как ныне говорят, белый и пушистый. Однако, повторю, пока не придет внутри себя при решении существенных вопросов к однозначному выводу.

В той ростовской истории яковлевское отношение к действительности одержало убедительную викторию. «Витя Степаненко, заведующий отделом сельской молодежи, был на редкость дружелюбным человеком, как и Саша Щербаков. Отношения не сложились с его женой – Галей Щербаковой: слишком уж была она своенравной; но потом и с ней установились обычные деловые контакты. То же произошло и с другими работниками…Всем им я очень благодарен – за журналистские уроки, за поддержку в сложных ситуациях, которых становилось не меньше, а больше, наконец, за признание своим , что в молодежной газете случается далеко не часто. Своим – это профессионально и нравственно близким».

В нашем семейном архиве есть фотокарточка, подтверждающая эти слова. На каком-то журналистском сабантуе (по-моему, в честь юбилея «Комсомольца») группа товарищей вдохновенно выводит некий мотив. Может быть, «Забота у нас такая…». Но скорее всего, судя по одухотворенным лицам, – «Шеф нам отдал приказ – лететь в Кейптаун»… В центре композиции Яковлев. По правую руку от него ваш покорный слуга, по левую – «своенравная» Галя. И такое настроение… пахмутовское: «и юный октябрь впереди»…

Сейчас снова забегу вперед. В этот раз – дабы не прерывать рассказа о фигуре, значительной в нашей с Галиной истории.

С редакторского поста Борис Яковлев поступил в Академию общественных наук, возвысился до работы в ЦК КПСС, а потом стал заместителем главного редактора журнала «Журналист». И я увидел его уже с других сторон. Прежде всего – как автора. Его публикации задевали сущность журналистики как общественной миссии. Не помню, чтобы он трактовал средства информации (тогда в ходу был термин СМИП – «средства массовой информации и пропаганды») «по-партийному» – как «коллективных пропагандистов, агитаторов и организаторов». Он хитрым образом во времена торжествующего застоя, особенно в области мировоззренческих материй, ухитрялся проводить крамольную, можно сказать, вражескую идею свободы слова.

Это было, уж поверьте, непросто. Умные статьи и эссе Яковлева, я верю, сделали благие перемены в сознании многих читателей. А мне запомнилось, как он в присутствии журналистов, своих подчиненных, однажды выразился: «Еще не прошло и шестидесяти лет советской власти, а смотрите, как система загнивает!» В этом было и свойственное Яковлеву доверие к коллегам: не донесут, не «настучат».

Конечно, мы были молоды и в силу этого – оптимистичны. Но, объективно говоря, времечко было жутковатое.

Галина Щербакова, как и я, член «ума, чести и совести», должна была состоять где-то на партийном учете. Это называлось быть «прикрепленным». Она была «прикреплена» к редакции журнала «Смена» и платила там членские взносы. И вот однажды секретарь партячейки в душевном разговоре сказал ей:

– Да, все у нас тип-топ, только вот за тебя я боюсь.

– ?

– К тебе из милиции еще не приходили?

– По какому случаю?

– Ну, ты же нигде не работаешь. Получается, тунеядец…

Ясное дело, от таких «товарищей по партии» надо было бечь.

И я позвонил… Борису Яковлеву. Он к тому времени стал заместителем главного редактора журнала «Литературное обозрение».

– Пусть Галя сегодня же придет ко мне, – мгновенно отреагировал он.

Назавтра Галина была сотрудником этого уважаемого органа на гонораре. И много лет она, никому не известный писатель, была под благожелательным покровительством интеллигентского сообщества под названием «Литобозрение». Не сомневаюсь, и это зачтется в списке деяний раба божьего Бориса, если таковой понадобится представить на Суд Господень.

Уже много позднее судьба снова свела нас, на сей раз на дачном участке в подмосковной Мамонтовке. Помню, когда мы вместе участвовали в процессе вечернего купания новорожденной дочурки Яковлевых, Борис Григорьевич выказал в разговоре знание последних Галиных прозаических публикаций. Говорил, что видит, как в ее тексте быт перестает быть фоном и вырастает в бытие.

Мысль, вполне достойная размышления. Но Галя, приучившаяся иронически встречать любые оценки профессиональных критиков (а Яковлев был одним из мэтров в этом цехе), отшутилась какой-то хохмой, которые у нее всегда были под языком («своенравная»!). Тем дело и закончилось.

Чтобы закольцевать это небольшое воспоминание, закончу его еще одной цитатой из книги Яковлева: «Нинель Егорова долгие годы, до ухода из жизни, работала собкором «Советской культуры», Саша Яковенко больше десяти лет был ответственным секретарем «Советской России», Виктор Степаненко – заведующим отделом «Известий», Галина Щербакова с поста редактора волгоградской «молодежки» ушла на творческую работу – стала известнейшей писательницей, Саша Щербаков, в 80-е годы ответственный секретарь журнала «Огонек», – стал известным российским публицистом. Боря Агуренко до самой кончины был главным редактором «Вечернего Ростова»…Тот коллектив, в который я пришел, сумел оказаться таким плодовитым. Дай бог здоровья тем из нас, кто живет и продолжает трудиться».

Итак, весна 1970 года. Как в киношном дне сурка, подобно тому, как было восемь лет назад, этот человек снова звонит мне и снова зовет к себе на работу.

Но теперь уже все по-другому. При переходе в «Комсомолец» с телевидения-радио меня увлекали исключительно профессиональные и творческие интересы: более общественно значимая деятельность, работа с письменным словом плюс занимательная должность ответсека большой газеты. А уходить из «Комсомолки», самой содержательной по тому времени и наиболее творческой в стране газеты? Да, конечно, был у меня, как у всех тогда газетчиков, некий пиетет перед жрецами крупных журнальных форм. Но ведь – «Комсомолка»…

Признаюсь откровенно: тогда, в тридцать два года, во мне впервые возобладали меркантильные интересы. Моя зарплата зав. отделом фельетонов и культуры быта составляла двести тридцать рублей. Плюс незначительные газетные гонорары. В наш домашний бюджет, конечно, вливались небольшие корреспондентские денежки Галины (без них было не обойтись). Все вместе это и создавало «беспечное» материальное содержание семьи из четырех человек.

«Журналист» за первоначальную должность заведующего отделом предложил сразу триста двадцать. Леша Плешаков, наш еще ростовский друг, тоже работавший в «Комсомолке», а в то время уже – сотрудник журнала «Смена», большущий, можно сказать, огромный человечище, зайдя в нашу редакцию, прогрохотал чуть ли не на весь этаж: