Константин Евграфов - Николай Крючков. Русский характер

– По ходу действия мы должны были стоять по колено в воде, весело улыбаться и разговаривать. В первый раз мы убежали из кадра, не дождавшись команды «стоп!». То же самое повторилось и во второй раз, а когда были готовы выскочить из воды в третий раз, Барнет решил спасать положение личным примером. Он закатал до колен свои отглаженные брюки, смело встал на наше место и простоял там минут пятнадцать, всем своим видом изображая, что контакт с морскими змеями доставляет ему величайшее наслаждение. После этого пришлось и нам вернуться на место…

Съемки «Окраины» проходили там же, где родился и вырос Николай Афанасьевич, так что он чувствовал себя в родной обстановке, среди близких ему людей. Как всегда в таких случаях, съемочную группу окружала толпа зевак. Был среди ребят и будущий кинорежиссер Сергей Колосов.

– Детские годы мои, – рассказывал он, – прошли на Пресне, на Горбатом мосту. Когда я учился в четвертом классе, под нашими окнами начались съемки фильма «Окраина». Актеров я еще не знал, однако заметил, что пресненские зеваки, глядевшие на съемки, обращали внимание на знакомого некоторым из них «парня с «Трехгорки», молодого, сильного, смущавшегося артиста с белозубой улыбкой, сыгравшего роль незадачливого сапожника. Узнал: фамилия его Крючков.

Ребятишек из наших ветхих домов тоже однажды пригласили сниматься. Так вот и получилось, что я – участник первого фильма Крючкова.

Колосов был так потрясен увиденным, что страсть к кино осталась у него на всю жизнь.

А потом была премьера «Окраины» в только что открывшемся кинотеатре «Ударник». Обычно в таких случаях говорят: «А наутро он проснулся знаменитым». Все это так. Но случился непредвиденный казус: будущую знаменитость милиционеры у входа ни в какую не хотели пускать на его же премьеру. Парня в немыслимой одежде и с залихватским чубом они приняли за гопника и не хотели, чтобы он своим видом смущал приличную публику. На его счастье, тут появился Барнет и провел с собой «по знакомству».

Успех фильма был ошеломляющим. Крючков становится профессиональным актером кино, и его наперебой приглашают сниматься наши крупнейшие кинорежиссеры. Иногда он бывает занят сразу в двух-трех фильмах. Достаточно сказать, что в последующие за «Окраиной» пять лет он снялся в восьми фильмах. В том числе в такой светлой лирической комедии Барнета, как «У самого синего моря», в которую Борис Васильевич снова приглашает к себе Крючкова и теперь уже свою жену, ставшую к тому времени мамой, Кузьмину; роль третьего героя любовного треугольника Барнет предложил прекрасному артисту Льву Свердлину.

Со Львом Наумовичем Крючков подружился, когда был еще студийцем-трамовцем и частенько наведывался с товарищами в театр Мейерхольда, в труппе которого и работал Свердлин. Это был «человек тысячи лиц». По выражению критика Вл. Соловьева, «чемпион страны по числу сыгранных им персонажей, представляющих людей разных национальностей». Чукча, казах, японец, русский, татарин, еврей, монгол, немец, украинец, азербайджанец, узбек, кубинец, англичанин, китаец, таджик – это все он, Лев Свердлин.

Когда японцы посмотрели фильм «Волочаевские дни», они не могли поверить, что роль японского полковника Усижимы исполнил русский актер, а не японский.

Кинорежиссер Марк Донской, в фильмах которого Свердлин сыграл двух чукчей, рассказал, как искал типаж на роль татарина в «Моих университетах»:

– У нас на студии работал тогда сторож-татарин, и я решил попробовать его в этой роли… И вот через какое-то время ко мне привели пожилого человека в поношенном армяке, с негустой седоватой бородкой, сутулого и застенчивого. Подбирая русские слова, этот сторож что-то рассказывал о том, как «маломало трудно склад сторожить… Заснуть нельзя, нехорошо будет. Реквизит пропадать будет…»

– А детки у тебя есть? – спросил я.

Сторож закивал, улыбнулся и ответил:

– Малшик одна есть, и жена тоже есть, хороший, русский жена.

Я попросил его спеть какую-нибудь татарскую песню. И он спел сначала грустную, а потом веселую татарские песенки.

– Надо, Женя, – сказал я присутствующему при этом ассистенту, – попробовать, мне этот старик нравится. Ну как, дед, будем сниматься?

– А почему бы и нет? – ответил татарин каким-то молодым голосом.

Я насторожился. Очень пристально вгляделся в него. Из-под седых бровей сверкали черные молодые глаза – с такой смешинкой и лукавством!

– Да это же Свердлин! – закричал я и бросился обнимать его.

Вот с таким партнером, играющим роль его друга азербайджанца Юсуфа, предстояло сниматься Крючкову в фильме «У самого синего моря». Съемки велись на Каспии, на Апшеронском полуострове. Съемочная группа жила среди азербайджанцев, и Свердлин сразу же стал приглядываться к их привычкам, манере говорить, жестикулировать, ходить. Заучил несколько распространенных выражений. Прошло немного времени, и местные жители стали совершенно серьезно принимать его за своего земляка. А к концу съемок он уже свободно изъяснялся с азербайджанцами на их родном языке.

Сюжет этой картины необычайно прост. Двое друзей-рыбаков, Алеша и Юсуф, приезжают работать в один из каспийских рыболовецких колхозов, где знакомятся с рыбачкой Машей и влюбляются в нее.

В фильме герои не совершают героических поступков, не говорят громких слов и избегают изображать бурные чувства. «Этот фильм очаровательного вкуса» (Чухрай) рассказывает о красоте и радости жизни, о молодости и доброте, о дружбе и благородстве.

Юсуф полюбил Машеньку всей своей чистой и безгрешной душой, но в то же время он остается преданным другом Алеши. И страдает, готовый принести свою любовь в жертву настоящей мужской дружбе.

По нынешним меркам конфликт выглядит наивным, но игра Крючкова и Свердлина придавала фильму такое ощущение светлой и чистой нравственной атмосферы, такой трепетной любви к людям, что зритель не мог не проникнуться ею.

К тому же картина была очень своевременной. Она вышла в 1935 году, когда совершенно официально был провозглашен отказ от многих пуританских предрассудков прошлых лет.

– Сейчас, – напоминал Николай Афанасьевич, – если сказать кому-то из молодых, что раньше, к примеру, за появление в галстуке могли исключить из комсомола, то ведь никто не поверит. Но так было. То же касалось и модной, нарядной одежды, и джазовой музыки, и таких танцев, как фокстрот, и вечеринок, и многого другого, со всей серьезностью причислявшегося к сонму злокозненных искушений, могущих сбить советского человека со «светлого пути социального перерождения».

Летом 1935 года всяческие барьеры такого рода объявили смешными, просто нелепыми и, к нашему всеобщему облегчению, окончательно отменили. Отныне в пуританских ограничениях более не нуждались ни трудовой героизм, ни высокая комсомольская нравственность.