Эдуард Макаревич - Филипп Бобков и пятое Управление КГБ: след в истории

Когда «Михалыч» изложил, из текста стало ясно – две главные напасти ожидают Советский Союз на рубеже веков: национализм и терроризм. Национализм может разломать державу, а терроризм – добить ее. И систему мер против этих угроз «Михалыч» предлагал, мер государственных и общественных. Одним словом, предлагал стратегию против национализма, заглядывая в год 92-й из 82-го.

Сие сочинение Смирнов показал Бобкову. Тот распорядился:

– Оформить соответствующим образом и пустить «по команде».

И вдруг на записке «Михалыча» – резолюция председателя КГБ В. Чебрикова: начальникам управлений комитета, начальникам областных управлений… ознакомиться, взять на вооружение, выработать систему мер…

Записку взяли в работу, аппарат КГБ ориентировался и на выводы «Михалыча», осужденного по делу об антисоветской пропаганде.

А Бобков скажет Смирнову:

– Пишите ходатайство в Верховный Совет о досрочном освобождении.

Пришла к «Михалычу» свобода, вернулся он в Москву, начал работать в институте переводчиком.

И вдруг новый скандал.

Все началось с того, что потянулся он к русофильским кругам. Те слоились вокруг обществ охраны памятников старины и культуры. Корифеями в тех кругах ходили поэты Сорокин, Куняев, публицисты Лобанов, Семанов, Проханов, кандидат наук, историк из МГИМО, скандалист Емельянов (его запомнили по известным в свое время строкам на майках: «Куришь, пьешь вино и пиво – ты пособник Тель-Авива»).

И однажды в Москве появилась самиздатовская листовка об Александре Николаевиче Яковлеве. Бывший посол СССР в Канаде, он уже был секретарем ЦК КПСС. Листовка развенчивала его статью об истории и литературе, написанную в 1972 году, и его русофобские, антироссийские, прозападные взгляды. Листовка яркая, сочная, язвительная. Она стала самиздатовским явлением, передавалась из рук в руки, опускалась в почтовые ящики.

Яковлев пребывал в возбуждении. На поиски автора были брошены внушительные силы: сличали шрифты, копии от ксероксов, ставились задачи агентам.

Смирнов тоже получил необходимые ориентировки и образец этого творения. И когда он его прочитал, первая мысль была: «Это „Михалыч“! Его стиль!».

Поехал к нему:

– Посмотри, кто бы это мог написать?

– Да я и написал.

– ?!

Ну, объяснились тогда, поговорили. Смирнов вернулся в Управление, доложил начальнику отдела.

– Пиши записку.

Бобков наложил резолюцию. Дальше дело не тронулось. А спустя пять лет председатель КГБ Крючков докладывал Генеральному секретарю партии Горбачеву о Яковлеве: прозападный агент влияния.

В 90-е годы «Михалыч» ушел на пенсию. Консультировал политические партии, фонды, комитеты. В основном по геополитике. Смирнов его не забывал, звонил ему, поздравлял с днем рождения, с праздниками.

Когда с приходом Горбачева началась перестройка и страна почувствовала ветер перемен, зашевелились и последние диссиденты, многие из которых уже нашли себя на Западе. Зашевелились они потому, что с наступлением в стране гласности, ставшей политикой власти, у них, борцов за права человека в СССР, стала уходить почва из-под ног. И тогда они выступили с заявлением во французской газете «Фигаро» от имени некоего «Интернационала сопротивления», в котором выставили ряд требований и условий к Горбачеву и к власти, выполнение которых позволит им вернуться в СССР. По сути, это была акция публичного политического шантажа.

И Бобков делает встречный ход. Он звонит главному редактору «Московских новостей» Егору Яковлеву и убеждает того перепечатать это заявление диссидентов из «Фигаро». Потому что у нас должны знать точку зрения оппонентов. Яковлев после некоторых возражений согласился. И не просто согласился опубликовать это заявление, а дал к нему свой публицистический комментарий. Так на страницах самой перестроечной и публичной газеты того времени развернулась драма, явившая собой закат диссидентства. При этом вспомним, в стране только второй год перестройки, большие надежды на позитивные перемены в СССР, и никто не думает о перемене строя, еще ни у кого не возникает мысли о крушении самого государства.

Итак, сначала заявление диссидентов из «Фигаро», опубликованное в «Московских новостях» 29 марта 1987 года под заголовком «Растаявшие иллюзии и логика борьбы» и с преамбулой от газеты:

«Растаявшие иллюзии и логика борьбы»

Так называемый «Интернационал сопротивления» появился несколько лет назад. Его образовали представители различных эмигрантских кругов из ряда социалистических стран совместно с «контрас» из Анголы, Кампучии, Афганистана и Никарагуа.

В этой компании оказались также несколько лиц, в разное время и по разным мотивам выехавших из СССР. Причем если одни из них давно подвизались на антисоветском бизнесе, то другие не слишком демонстрировали свою враждебность к нашей стране и советской власти. Так или иначе десятерых объединило письмо, которое реакция на Западе с наслаждением цитирует и обыгрывает. Письмо подписали В. Аксенов, В. Буковский, А. и О. Зиновьевы, Э. Кузнецов, Ю. Любимов, В. Максимов, Э. Неизвестный, Ю. Орлов, Л. Плющ.

Перепечатывая это письмо, как оно опубликовано во французской «Фигаро», редакция полагает, что в общем-то оно не требует особого комментария, ибо говорит само за себя. И все-таки, поскольку это письмо, – оно ждет ответа.

Пусть Горбачев предоставит нам доказательства

Лавина новостей из Москвы вызывает в последнее время удивление и даже смущение у многих честных людей как на Востоке, так и на Западе: неужели наступил такой поворотный момент в нашей истории, о котором можно было только мечтать, когда будет положен конец репрессиям, нищете, международному разбою? Или же речь снова идет о временной оттепели, о тактическом отходе накануне следующего наступления, как определял это Ленин в 1921 году?

Действительно, к нашей вящей радости, некоторые выдающиеся защитники прав человека были освобождены из тюрем, лагерей, вернулись из ссылки. Тем не менее, хотя мы и выражаем наше удовлетворение в связи с этими фактами, мы не можем не отметить, что избирательный характер помилований рассчитан так, чтобы ценой минимальных уступок произвести максимальный эффект. Если советские руководители по-настоящему, как они утверждают, изменили свое отношение к проблеме прав человека, если они решили отказаться от подавления как формы контроля за свободомыслием в Советском Союзе, почему же тогда они просто-напросто не амнистировали всех узников совести, а продлевают удовольствие на целый год, освобождая по каплям наиболее известных из них?

Почему до сих пор мы ничего не слышали о безоговорочном осуждении психиатрических репрессий, самых чудовищных из всех принудительных методов, применяемых в СССР? Почему нет улучшения в вопросе эмиграции, которую допускал даже покойный «реакционер» Брежнев?