Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

— Садитесь, садитесь без стеснения, будьте нашим гостем, — поддержал жену молодой муж, подвигая мне стул. Я сел. Сели и они. А перед нами уже стояли в ожидании заказа цалькельнер Франц Лерл и кельнер-шпайзентрегер Венцель.

— Выбирайте, что вы будете кушать, — протянула мне меню дама. Я попросил, чтобы она как хозяйка стола выбрала сама, чем угостить гостя. Она быстро выбрала какие-то три блюда, и, пока Венцель выполнял ее заказ, мои русские застольники весело и с большим интересом слушали историю моего приезда на этот прославленный богемский курорт, о моем положении здесь и о первых впечатлениях от заграницы. Я им охотно рассказывал, делился впечатлениями. Они так спокойно вели беседу со мной как с равным, что я перестал смущаться и, обедая, все любовался на эту пару молодых, красивых и таких сердечных соотечественников.

Они рассказали, что слышали обо мне в клубе при церкви и вот решили убедиться, что я действительно простой русский юноша, и познакомиться со мной. Кто они сами такие, я не решился расспрашивать. Они дружески простились со мной и уехали. Больше я их никогда не встречал.

Выше я рассказывал о сердитом немце, который, узнав, что я русский, перестал ходить в наш ресторан. Но были и другие немцы, которые относились ко мне доброжелательно.

Во время работы мы с Францем Лерлом иногда переходили на русскую речь. Слыша это, некоторые спрашивали, как мы говорим. Франц отвечал, что по-русски и что я русский, учусь говорить по-немецки. Гости одобрительно кивали мне головой и говорили: «Schöen, schöen» («Прекрасно, прекрасно»).

Помню, за столиком у колонны всегда три раза в день кушала пара пожилых людей, очень аккуратный мужчина с совершенно белой головой и розовым лицом и такая же, как он, полная женщина. Официанты относились к ним особенно почтительно, называли «экселенц» («превосходительство»). Столик, за которым они ели, обслуживал напитками я. С первого дня, как эта пара появилась у нас, она узнала, что я русский.

— Русский, — произнес среброголовый господин, — это хорошо; хочет научиться говорить по-немецки — это прекрасно!

После этого каждое утро, когда я подавал им к завтраку бутылку минеральной воды «Эмс», он неизменно спрашивал меня:

— Ну, каковы ваши успехи в немецком, мой русский юноша?

Я отвечал ему, как умел, примешивая к речи только что выученные накануне вечером на чердаке слова.

— Ничего, дела идут вперед, — хвалил он меня и добавлял: — Aller Anfang ist schwehr! (Все сначала бывает трудно!) — А его жена, глядя на меня, повторяла эти слова еще более сочувственным тоном. И так изо дня в день.

Вскоре я узнал от товарищей по работе, что этот ласковый господин — адмирал германского флота Кнорр.

Но другой германский очень высокопоставленный военный оказался в отношении ко мне очень грубым и неумным.

В один из дней за столом в углу у окна в зале устроилась компания посетителей — два рослых, плотных, средних лет мужчины с круглыми бритыми головами и две крупные, полноватые женщины. Все с очень важным выражением на лицах. Их стол обслуживал напитками Карл. Но в этот момент он куда-то отвернулся. Один из важных господ кивнул мне. Я подошел, и он начал мне что-то пространно говорить, обращаясь с вопросами то к своему товарищу, то к дамам. Те ему что-то отвечали, а я слушал, старался понять, но ничего не понимал, а переспросить боялся: а ну как опять не пойму, заругаются! А вид у господ уж очень важный и строгий.

— Гут, — ответил я, когда господин перестал говорить, и, подбежав к Францу Лерлу, сказал ему по-русски, что ничего не понял и не знаю, что подавать тем господам. Ругнувшись про себя, Франц подошел к важным гостям и попросил повторить заказ. Гости что-то ему недовольно ответили, Франц им опять что-то сказал, и все они удивленно повернулись ко мне и стали меня рассматривать. В это время появился Карл. Франц передал ему заказ на напитки господам, а я за работой и забыл про них. Позднее, когда обедавшие разошлись из ресторана, Франц сказал мне по-русски (со мной он всегда говорил по-русски):

— Знаешь, кому ты сегодня не угодил?

— Нет.

— Этот глюпи шорт, которого ты не понял, есть начальник германского Генерального штаба генерал Мольтке. Он ругался, зачем ты его не понял, я ему сказал, что ты русский, и ты знаешь, что он сказал?

— Не знаю.

— Он, этот глюпи шорт, сказал, что если все русские такие, как ты, и ничего не понимают, то русских бояться не надо. Вот глюпи шорт, так и сказал, — смеялся Франц над генералом, — сам признался, что боится русских, вот глюпи шорт, — повторял он, издеваясь над этим пруссаком.

— Франц, — спросил я, — а почему этот такой важный и богатый генерал пришел обедать со своей компанией в наш такой простой и скромный ресторан?

— О, это у германских генералов такой обычай. В этой гостинице всегда, когда приезжал в Карлсбад лечиться, жил и в этом ресторане питался прусский канцлер Бисмарк. Вот почему прусские генералы, когда бывают здесь, раза два или три обедают в нашем ресторане, в память Бисмарка.

Мольтке еще раз или два посетил наш ресторан вместе со своей компанией и исчез. Больше я его никогда не видел.

Кроме Мольтке и того сердитого немца, который требовал «вакат», я ни от кого больше открытой неприязни не встречал. Но мне не один раз приходилось наблюдать недружелюбное отношение немцев к чехам, настоящим хозяевам Богемии. Так, когда наш чернявый хозяин герр Лешнер радушно приветствовал входящего гостя, а затем быстро ретировался, некоторые из гостей спрашивали меня, опасливо кивая на хозяина:

— Скажите, юнге, ваш хозяин не чех? — И получив ответ, что хозяин гостиницы истинный австриец, гость спокойно усаживался за столик и обедал или завтракал, а я про себя насмешливо думал: «Эх ты, боишься чеха, а и не подозреваешь, что перед тобой тоже славянин, русский».

Я уверен, что, если бы такому чехофобу сказать, что хозяин чех, а тем более что я русский, он бы сразу повернул к выходу.

Помню случай дружелюбного отношения ко мне одного гостя, по-видимому немца. Наблюдая за работой моих товарищей и учась у них не только говорить, но и отношению к гостям, я подметил, как наши официанты при уходе гостей из ресторана или с веранды, а иной раз успев подать им пальто или зонтик, с вежливым поклоном говорили загадочное для меня слово «кисдиханд», которое по интонации немножко напоминало русское «до свиданья». И вот я тоже при случае стал так прощаться с гостями, не забыв сначала поискать это выражение в словаре, но там никакого «кисдиханд» не было.

Как-то раз, подав какому-то пожилому господину пальто со стоявшей возле дверей вешалки, я, подражая щегольскому произношению этих слов Венцелем, с поклоном произнес:

— Кисдиханд.