Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

— Каждый день были бои, каждый день! Очень страшно было! Большевики воевали с кадетами. Ой, сколько было крови! — ужасалась она. — А как пришли германы, так сразу все прекратилось и стало тихо, а большевики тикали.

Эта торговка, видимо, была довольна таким развитием событий. Ее соседка хмурилась и говорила:

— Погоди, еще покажут тебе твои германы.

Так, прислушиваясь к разноречивой оценке событий, мы узнали, что на какой-то улице есть учреждение, занимающееся выдворением солдат из неукраинских губерний в Россию. Это нам и было надо!

Узнав адрес учреждения, мы решили ехать туда на трамвае. На остановке Фролов и Литвинов успели вскочить в переполненный вагон, меня же кто-то оттолкнул, трамвай тронулся, и я навеки расстался без прощания с моими друзьями.

На следующей остановке и на той, что близ учреждения, их не было.

Учреждение — мрачноватый дом — находилось на небольшой малолюдной площади. У подъезда стоял солдат в русской форме с желто-голубым щитком вместо кокарды, «жовто-блакитный», как их называли. Это был солдат контрреволюционной Центральной рады (правительства). Я подошел к нему и спросил, не приходили ли сюда два парня в черных шляпах? Солдат опасливо оглянулся и торопливо заговорил:

— Никто не приходил. Уходи поскорей отсюда, а то заберут, пропадешь.

— А что здесь такое? — опешил я.

— Уходи! — вскинул солдат винтовку. — Не приказано разговаривать!

Я поспешил поскорей убраться. Я понял, что это, вероятно, была охранка, и солдат просто предостерег меня от беды. Еще друг?

Я снова, теперь уже один, пошел на базар поискать друзей. Напрасно. Но моя догадка об охранке подтвердилась. Там же кто-то назвал мне адрес «русского министерства», куда, мол, русским можно обращаться по разным вопросам. Я пошел туда.

С опаской вошел в канцелярию. Встретили вежливо. Выслушали и сказали, чтобы я шел на сборный пункт, Пироговская ул., 9, бывшая гимназия. Отсюда-де, как только набирается достаточно на эшелон людей, так их отправляют к большевикам. Так оно и оказалось. Прихожу на Пироговскую. Парадная открыта. В вестибюле толпятся люди в военном без погон и кокард и в штатском. Одни мужчины. Объясняют, что ждут отправки в Россию. В первом этаже ночью теплее, но все места заняты. Есть титан с кипятком. Вход и выход отсюда свободный. Никакого начальства. Поднимаюсь во второй этаж. В коридоре гуляет сквозняк. В конце коридора стена разворочена снарядом. В пролом видна улица. Кудрявится молодой листвой какой-то садик. В помещениях двухэтажные нары. Много свободных мест. Устраиваюсь рядом с кем-то лет тридцати, в штатском. Он здесь третий день. Просит меня присмотреть за вещами. Сам уходит. Через час возвращается. Угощает меня едой. Я отказываюсь, только что поел.

Темнеет. Свету нет. Все устраиваются спать. Утром выясняется, что кипятку нет. Жаловаться некому. Срабатывает самодеятельность. Достали дров. Согрели титан. Пьем горячий кипяток с белым хлебом. Блаженство! Так живем в ожидании отправки трое суток. Поодиночке, по двое подходят новые люди, которым тоже в Россию. Здесь это родное слово мне странно слышать, будто Украина это не часть России.

В вестибюле топчутся два-три монаха. Торгуют святыми сувенирами из Киево-Печерской лавры. Выбор большой. Все поделки иноков. Покупаю на память красный кипарисовый крестик с дырочкой посредине. Посмотришь в дырочку на свет и увидишь лавру. Я дивился такому сильному увеличению стеклышком в крестике такой маленькой картинки.

На четвертый день утром желающих выйти на улицу останавливает часовой — молодой русский солдат в русской военной форме с погонами и с желто-голубым щитком на фуражке. Парадная заперта. У солдата винтовка.

Народ возбужден. Одни требуют у солдата выпустить их на улицу, другие стыдят его за погоны и значок на фуражке, третьи ругают, называют германским прихвостнем. Солдат бледнеет, краснеет, на глазах у него слезы. Он оправдывается. Говорит по-русски, чуть гэкая:

— Да разве я виноват? Мой отец и дядя ушли из Киева с большевиками, а я проспал, когда уходили. Проснулся, а в Киеве уже германец. Вот Рада и забрала меня в свою армию.

Когда пришла часовому смена, разводящий простодушно сказал:

— Теперь на Украине новая власть. Раду германцы отменили, назначили гетмана Скоропадского, и теперь вы наши пленные. Выходить запрещено.

— Вот те на! А чего мы будем есть?

На другой день в вестибюль впустили торговцев с корзинами хлеба, булок, другого съестного.

— Хорошо, что хоть у гетмана фамилия многообещающая, Скоропадский, значит, скоро падет. Но что будет с нами?

Через три или четыре дня мы получили ответ на этот вопрос.

Утром ко мне подошел молодой еврей, с виду студент, с каким-то списком.

— Ваша фамилия? — спросил он и записал меня в какой-то список. Потом объяснил: завтра нас отправляют в Россию. По сорок человек на теплушку (теплушка — товарный вагон с нарами для перевозки людей).

— Я старший вагона, фамилия Меламед. При построении колонны держитесь меня, вставайте в мою группу.

Действительно, на другой день, чуть рассветало, все были уже на ногах, в нетерпеливом ожидании.

И вот по этажам звучит команда:

— Выходи строиться!

Построились быстро. Команда «Шагом марш!», и мы тронулись. Шли долго до товарной станции. На путях наш эшелон. Старшие рассаживают свои группы по вагонам. С двумя-тремя людьми из группы уходят получать сухой паек на дорогу. Приносят в мешках ржаные сухари и колотый сахар. На глазок делят. Достается фунта по четыре-пять сухарей и по четверти фунта (около 100 граммов) сахару Сухари мне девать некуда. Достаю из чемодана большой синий шахтерский носовой платок. Сшиваю из него мешочек и кладу сухари. Вместо лямки шнурок от ботинка.

Разместились на двухэтажных нарах. Тесно, грязно, жестко, но ничего, ведь мы едем на родину, в Россию, одни с фронта, другие из плена, третьи просто с Украины, «из-под германца».

Лязгнули буфера, и поезд натужно тронулся. Прощай, наш бедный Киев!

Поезд шел тихо, с долгими остановками на станциях или на запасных путях. Кое-где на платформах станций мы видели гайдамаков, военных в синих поддевках (жупанах) в талию, в барашковых шапках с длинным красным верхом, который, как тряпка, свешивался на спину. Сбоку сабля. Гайдамаки явно рисовались, изображая из себя запорожцев. А были они просто жандармы. Я видел, как один из них выхватил у кого-то бутылку и тут же с руганью треснул ею перед собой о платформу.

Подъезжаем к Смоленску. Новый противный сюрприз! По платформе, как хозяева, расхаживают польские солдаты и офицеры в куцых мундирчиках и фуражках с четырехугольным верхом. Эти-то еще зачем тут? Что им надо? И панам ляхам русской земли захотелось, мелькает злая мысль о вояках.