Эдуард Скляров - Записки бывшего милиционера

Но были не только такие страшные по своим возможным последствиям происшествия, были и комичные ситуации. Одна из них случилась с участием Маршала Советского Союза С. С. Бирюзова, начальника Генерального штаба Советской армии. Однажды, после того как мы встали на боевое дежурство, он в составе большой группы, в которую входили первый секретарь ЦК КПСС Латвии А. Я. Пельше (позднее возглавил Комитет партийного контроля ЦК КПСС) и помощник Л. И. Брежнева А. М. Александров (Агентов), приехал к нам на базу. И наш комдив по их просьбе, в порядке исключения, решил показать ракетную шахту с ракетой и как она (шахта) открывается и закрывается. Я благополучно по команде открыл шахту, то есть на гидродомкратах поднял и по рельсам сдвинул её «крышу», и таким образом перед взорами сановников предстала во всей красе шахта со стоящей в ней на стартовом столе ракетой. Естественно, что все захотели подойти к шахте и заглянуть внутрь. Во время этого кто-то случайно задел ногой «конечник» — конечный переключатель, который оказался доступным такому лёгкому воздействию посторонних лишь потому, что «крыша» отъехала — и он переключился, цепь дистанционного автоматического управления «крышей» прервалась. В результате, когда прозвучала команда «закрыть шахту», «крыша» осталась на месте. Назубок зная всю электросхему, я быстро определил «виновника» сбоя — «конечник». Мне ничего не оставалось, как снизу через технологическую щель в системе гидродомкрата попытаться вернуть переключатель в нужное положение, но так как этому мешала стоящая радом с «конечником» нога, мне пришлось легонько по ней похлопать. Нога оказалась Бирюзова. От неожиданности он подпрыгнул и отскочил, и хорошо, что не в открытую шахту. Этот «смешной» случай стал предметом серьёзного разговора, но не из-за того, что я похлопал по маршальскому ботинку, а из-за того, что так легко, как оказалось, можно было воздействовать на защитные сооружения шахты. После этого в инструкции внесли дополнение о категорических запретах нахождения кого-либо (даже если бы это был сам Брежнев) вблизи шахт в периоды боевых дежурств.

Вскоре до меня дошла печальная весть о гибели Бирюзова. 19 октября 1964 года он разбился в авиакатастрофе в Югославии, куда летел в составе правительственной делегации. Самолёт ударился о гору Авала. В 1975 году я был на этом месте как турист. Здесь, чтобы не забывали о погибших, был установлен памятник в форме крыла самолёта.

Так получилось, что наш стартовый дивизион оказался сформированным из донбасских парней, и только я, Нодари Партия да какой-то странный в поведении парень по имени Борис Парфёнов были призваны из Грузии. Все остальные грузины из команды, с которой я выехал из Тбилиси, оказались в соседнем ракетном дивизионе с наземным базированием, в Приекуле.

Кстати, Парфёнов оказался моим земляком и почти моим соседом и, что было поразительно, жил в одном доме с Машей Родионовой. Этот большой двухэтажный дом располагался метрах в трёхстах от моего дома на горе, его было видно издалека. Но, несмотря на мою дружбу с Машей, я ни разу не был не только в этом доме, но и даже около него. И только во время армейского отпуска в январе последнего года службы я, по просьбе Парфёнова, сходил в этот дом к его родителям. Маши в этом доме уже не было.

Донбасские ребята как на подбор были с гонором, манеры их поведения попахивали блатняком. Они с упоением рассказывали о трудной шахтёрской жизни и т. п. Но на поверку оказалось, что все они белоручки, в прямом смысле слова, так как ничего не умели делать, никогда не держали в руках не только топора, но, наверное, и молотка. И надо было видеть их потуги изготовить, например, колья для палаточных растяжек.

Несмотря на все эти минусы, в дивизионе никогда не было каких-либо разборок, конфликтов на тему дедовщины, унижений, а тем более насилия в отношении молодых солдат со стороны старослужащих.

Штаб нашей дивизии находился в Риге, штаб дивизиона — сначала в Елгаве, а потом переехал в Иецаву, ближе к базе.

Иецава — это был, по сути, большой хутор с почтовым отделением. Ходить в увольнение, а тем более в самоволку, было некуда, но всё же некоторые солдаты умудрялись и здесь бегать в эту самую самоволку, а Парфёнов, например, умудрился даже жениться на местной латышке и после демобилизации увез её в Тбилиси. Интересно, что уже после поступления в институт, когда нас, студентов, отпустили по домам на 10 дней, я навестил Парфёнова, застал его со всем семейством, но так как мой визит был неожиданным, то мы договорились, что я приду на следующий день. Однако на следующий день никто мне дверь не открыл, хотя было очевидно, что в квартире кто-то есть. Больше я никогда не пытался с Борисом встретиться, несмотря на большое желание с кем-нибудь повспоминать солдатские годы.

Из-за особенностей места службы нам каждый месяц устраивали групповые увольнения в Ригу, а летом и в Юрмалу. Отвозили туда на автобусе и отпускали до вечера.

Если упомянуть об отношении латышей к служащим на территории Латвии солдатам, то мы в своей среде считали, что они более лояльно к нам настроены по сравнению с эстонцами и литовцами. Но негатив всё-таки в отдельных моментах проявлялся. Был и со мной такой случай, когда продавщица на вопрос о стоимости книги, которую я выбрал, молча вырвала её у меня из рук и положила на полку и так же молча отошла от прилавка. Представить подобное в отношении латыша было просто невозможно!

В конце первого года службы, ещё до начала боевых дежурств на базе, меня, как специалиста по обработке металла, — я оказался единственным в своём дивизионе человеком, имеющим реальный практический опыт работы на производстве, — на два месяца командировали в Ригу на курсы оружейных мастеров при военном арсенале, который находился рядом с Межепарком. Нас было несколько человек из различных частей, и жили мы по два человека в палатках, установленных на территории арсенала. В моих напарниках оказался парень по фамилии Курилов, хронический алкоголик, дошедший до того, что пил бурду, отцеженную из свернувшегося лака. Несколько раз он пытался и меня вовлечь в этот процесс, но натыкался на стопроцентное «нет». Моё психологическое состояние в то время было таково, что я не пил бы не только эту гадость, но и лучшее шампанское в мире.

Мне никто не верит, когда я говорю, что за три года службы в армии я не только не выпил ни грамма спиртного, не только ни разу не побывал на губе, но ни разу не получил наряда вне очереди, хотя ничем не отличался от общей массы солдат и даже несколько раз бывал в самоволке: вместе с Ренатом бегали за яблоками на хутор, а больше и ходить-то было некуда.

Два месяца оружейных курсов пролетели быстро. За это время мы несколько дней учились с открытыми, а потом с закрытыми глазами делать полную, до последнего винтика, разборку и сборку автомата, затем по несколько дней отрабатывали по очереди все технологические операции по реконструкции автомата: АК переделывали в АКМ, упаковывали оружие в ящики и вагонами отправляли в заграничные горячие точки. В нашу армию в это время шли АКМы заводского изготовления. Закончились курсы недельной стрельбой с утра до вечера, пристрелкой автоматов одиночными выстрелами и очередями. К сожалению, защиты для ушей нам никакой не давали, и с тех пор у меня началось необратимое медленное ухудшение слуха, которое обострилось на почве взаимоотношений с одним из самодуров-начальников уже на милицейской службе.