Павел Нерлер - Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений

19 мая.

Записано с моих слов.

О. Мандельштам

Ник. Шиваров

На пятой и шестой строчке слова: «литератору Бродскому Давиду [Сергеевичу] Григорьевичу» зачеркнуты по моей просьбе, как показание, не соответствующее действительности и ошибочно данное при моем вчерашнем допросе.

19 мая.

О. Мандельштам

19. V. Ник. Шиваров

В дополнении к первым своим показаниям должен сообщить, что названное выше к/р произведение я читал также и Нарбуту В.И. Выслушав это стихотворение, Нарбут сказал мне: «Этого не было» – что должно было означать, что я не должен говорить кому-либо, что это произведение я ему читал.

19 мая.

О. Мандельштам

19. Ник. Шиваров

Протокол допроса

Гр-на Мандельштама Осипа Емильевича – 1891 г. рожд‹ения›.

Уроженец гор. Варшавы;

сын купца. Беспартийный.

Литератор.

25.V.1934 г.

Вопрос: – Как складывались и как развивались ваши политические воззрения?

Ответ: – В юношеские годы я находился в близкой дружбе с сыном известного

социалиста-революционера Бориса Наумовича Синани. Под влиянием Синани и других посещающих его членов партии социалистов-революционеров и складывались мои первые политические воззрения.

В 1907 г. я уже работал в качестве пропагандиста в с.-ровском рабочем кружке и проводил рабочие летучки. К 1908 году я начинаю увлекаться анархизмом. Уезжая в этом году в Париж, я намеревался связаться там с анархо-синдикалистами. Но в Париже увлечение искусством и формирующееся литературное дарование отодвигают на задний план мои политические увле-

О. Мандельштам

чения. Вернувшись в Петербург, я не примыкаю более ни к каким революционным партиям. Наступает полоса политической бездейственности, продолжившейся вплоть до Октябрьской революции 1917 г.

Октябрьский переворот воспринимаю резко отрицательно. На советское правительство смотрю как на правительство захватчиков и это находит свое выражение в моем опубликованном в «Воле Народа» стихотворении «Керенский». В этом стихотворении обнаруживается рецидив эсеровщины: я идеализирую Керенского, называя его птенцом Петра, а Ленина называю временщиком.

Примерно через месяц я делаю резкий поворот к советским делам и людям, что находит выражение в моем включении в работу Наркомпроса по созданию новой школы.

С конца 1918 года наступает политическая депрессия, вызванная крутыми методами осуществления диктатуры пролетариата. К этому времени я переезжаю в Киев, после занятия которого белыми я переезжаю в Феодосию. Здесь, в 1920 году, после ареста меня белыми предо мною встает проблема выбора: эмиграция или Советская Россия и я выбираю Советскую Россию. Причем стимулом бегства из Феодосии было резкое отвращение к белогвардейщине.

Записано с моих слов, верно и мною прочитано.

О. Мандельштам

По возвращению в Советскую Россию я вростаю в советскую действительность первоначально через литературный быт, а впоследствии – непосредственной работой: редакционно-издательской и собственно-литературной. Для моего политического и социального сознания становится характерным возрастающее доверие к политике Коммунистической партии и советской власти.

В 1927 году это доверие колебалось не слишком глубокими, но достаточно горячими симпатиями к троцкизму и вновь оно было восстановлено в 1928 году.

К 1930 году в моем политическом сознании и социальном самочувствии наступает большая депрессия. Социальной подоплекой этой депрессии является [процесс] ликвидация кулачества как класса. Мое восприятие этого процесса выражено в моем стихотворении «Холодная весна» – прилагаемое к настоящему протоколу допроса и написанное летом 1932 г. после моего возвращения из Крыма. К этому времени у меня возникает чувство социальной загнанности, которое усугубляется и обостряется рядом столкновений личного и общественно-литературного порядка.

Вопрос: Признаете ли вы себя виновным в сочинении произведений контрреволюционного содержания?

О. Мандельштам

Ответ: Да, я признаю себя виновным в том, что я являюсь автором контрреволюционного пасквиля против вождя коммунистической партии и советской страны. Я прошу разрешить мне отдельно написать этот пасквиль и дать его как приложение к настоящему протоколу допроса.

Вопрос: Когда этот пасквиль был написан, кому вы его читали и кому давали в списках?

Ответ: Читал его: 1) своей жене; 2) ее брату – литератору, автору детских книг Евгению Яковлевичу Хазину; 3) своему брату Александру Е. Мандельштаму; 4) подруге моей жены – Герштейн Эмме Григорьевне – сотруднице секции научных работников ВЦСПС; 5) сотруднику Зоологического музея Борису Сергеевичу Кузину; 6) поэту Владимиру Ивановичу Нарбуту; 7) молодой поэтессе Марии Сергеевне Петровых; 8) поэтессе Анне Ахматовой и 9) ее сыну Льву Гумилеву.

В списках я никому не давал его, но Мария Сергеевна Петровых записала этот пасквиль с голоса, обещая, правда, впоследствии его уничтожить.

Написан же этот пасквиль в ноябре 1933 года.

О.Э. Мандельштам

Вопрос: Как реагировали на прочтение им этого пасквиля названные вами лица?

Ответ: Кузин Б.С. отметил, что эта вещь является наиболее полнокровной из всех моих вещей, которые я ему читал за последний 1933 год.

Хазин Е.Я. отметил вульгаризацию темы и неправильное толкование личности как доминанты исторического процесса.

Александр Мандельштам, не высказываясь, укоризненно покачал головой.

Герштейн Э.Г. похвалила стихотворение за его поэтические достоинства. Насколько я помню, развернутого обсуждения темы не было.

Нарбут В.И. сказал мне: «Этого не было» – что должно было означать, что я не должен никому говорить о том, что я ему читал этот пасквиль.

Петровых – как я сказал – записала этот пасквиль с голоса и похвалила вещь за высокие поэтические качества.

Лев Гумилев – одобрил вещь неопределенно-эмоциональным выражением вроде «здорово», но его оценка сливалась с оценкой и его матери Анны Ахматовой, в присутствии которой эта вещь ему была зачитана.