Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

А выступления в «Кафе поэтов» продолжались. И однажды… Об этом – Сергей Спасский:

«Однажды кафе посетил Игорь Северянин <���…> В военной гимнастёрке, в солдатских сапогах, он прибыл обрюзглый и надменный. <���…> Маяковский… произнёс полушутливую речь о том, что в квартире нужны и столовая, и спальня, и кабинет.

Ссориться им нет причины. Так же дело обстоит и в поэзии. Для чего-нибудь годен и Северянин. Поэтому попросим Северянина почитать».

Но Северянин был уже сильно пьян. Спасский пишет:

«Мутно смотря поверх присутствующих в пространство, выпевал въевшийся в уши мотив. Казалось, он не воспринимает ничего, механически выбрасывая хлёсткие фразы. Вдруг покачнулся, как будто вот-вот упадёт. И, не сказав ни слова прозой, выбрался из кафе..».

Год 1917-ый тем временем подходил к концу.

23 декабря большевики ввели в Петрограде военное положение. А Ульянов-Ленин опубликовал статью, в которой были такие строки:

« «Большевики уже два месяца у власти, а вместо социалистической революции мы видим ад хаоса, гражданской войны, ещё большей разрухи,» – так говорят и думают капиталисты.

Большевики только два месяца у власти, – ответим мы, – а шаг вперёд к социализму сделан уже громадный».

Ленин все ещё верил в то, что социалистическое общество – не за горами.

Поэтическое кафе в центре Москвы продолжало привлекать публику. Часто оказывалось, что его посещали люди, настроенные против поэтов-авангардистов.

Василий Каменский:

«Были и такие „эстеты“, которые крыли нас за ломовщину футуризма (особенно Маяковского), за разбойное уничтожение „изящного“ искусства, за революционные стихи в сторону большевизма».

Николай Захаров:

«У кафе была своя песенка, её мы пели ежевечернее, с ней мы приходили и уходили, её мы пели, встречаясь. Вот она:

Ешь ананасы, рябчиков жуй.

День твой последний приходит, буржуй.

Кажется, творец её – Маяковский».

По словам Сергея Спасского, очень часто…

«За столиками сидели непримиримые враги. <���…> Один из них, лысоватый, затянутый в Черкесску, втихомолку хвастает, что он адъютант великого князя. Подливая в чай водку из принесённого флакона, он посмеивается и подшучивает с соседями.

– Стрельба скоро начнётся. Или они – меня, или я – их. А пока послушаем стихи.

Сюда просачивалась мутная масса – люди, довольно решительные на взгляд. С револьверами за поясом, обвязанные патронташами, кто – в студенческих тужурках, кто – в гимнастёрках. Они величали себя анархистами, проповедовали, шумели, приветствовали, зазывали в какой-нибудь захваченный ими особняк.

И такая же двусмысленная пестрота была и среди выступавших на эстраде».

Наконец-то названа политическая направленность тех, на кого «Кафе поэтов» и было, собственно, ориентировано – анархисты.

Завсегдатаем «Кафе поэтов» вскоре стал и левый эсер Яков Григорьевич Блюмкин. Он сам писал стихи, поэтому в кафе ему доверяли ведение вечеров. Поэт Борис Андреевич Сергеев (Лавренёв), примыкавший тогда к футуристам, вспоминал такой эпизод:

«В тот вечер вёл программу в кафе левый эсер Яков Блюмкин…

За столиками сидели матросы, не выпуская из рук винтовок, обвешанные гранатами, попивая из чайников подкрашенный спирт…

Неожиданно на эстраду выскочил какой-то безголосый пошляк, который козлиным голосом запел популярную тогда у обывательщины песенку:

Солдаты, солдаты по улице идут!

Солдаты, солдаты играют и поют!

Не успел допеть первого куплета, как раздался оглушительный удар, словно выстрел из крупнокалиберного пистолета. Все вскочили с мест, матросы вытаскивали «шпалеры». Оказалось, что это Маяковский грохнул кулаком по столу. Встав во весь рост, он во всю мощь своего голоса крикнул:

– Хватит! Вон с эстрады! Стыдно давать людям, которые идут на фронт защищать революцию, паскудную пошлятину!

Вспыхнул скандал. Часть матросов поддержала Маяковского аплодисментами. Другие полезли в бутылки. Начались ор и ругань. Мелькали револьверы, с поясов снимались гранаты».

Не будем забывать, что матросы, только что попивавшие «из чайников подкрашенный спирт», были уже пьяны. И тогда Маяковский стал читать «Левый марш».

Финал инцидента, по словам Бориса Лавренёва, был такой:

«Закончилось тем, что… матросы вынесли поэта с эстрады на руках под бурю оваций».

Николай Захаров-Мэнский:

«Здесь, по ночам, мы читали стихи, пели и говорили об искусстве… Хорошее было время. Бывало – на Тверской стрельба и ходят патрули, на Дмитровке в Купеческом клубе подвизаются анархисты, а мы слушаем „Облако в штанах“ в неподражаемом исполнении самого Маяковского, острое слово об искусстве умнейшего Давида Бурлюка и горланим песенку кафе:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,

День твой последний приходит, буржуй!»

24 декабря газета «Русские ведомости» объявила (нещадно сокращая слова):

«В Б. аудит. Полит. Муз. в субб., 30 дек., в 7 ч. веч. состоится

ЁЛКА ФУТУРИСТОВ,

с участ. Давида Бурлюка, Владимира Гольцшмидта, Василия Каменского, Владимира Маяковского и др.

Вакханалия. Стихи. Речи. Парадоксы. Открытия. Возможности. Качания. Предсказания. Рычания. Хохот…

Жел. прин. уч. в украш. ёлки фут. приг. за 1 ч. с собств. игруш.

Бил. прод. у швейц. Полит, муз. и в маг. Вольфа».

30 декабря, как и было заявлено, это мероприятие состоялось. Николай Захаров вспоминал:

«Громадные афиши собрали максимум публики, едва вместившейся в огромную аудиторию музея. Между устроителями и участниками в этот вечер было большое смешение – ждали Василия Каменского, имя его было на афише, а Каменского нет как нет, не то задержался у себя на Каменке, не то, благодаря снежным заносам, не смог поспеть вовремя.

Подумали, подумали и решили обойтись без Каменского. Вытащили мы на эстраду еловое дерево, всё увешанное сделанными из бумаги кукишами, прочитали стихов, причём в заключение Маяковский жестоко обругал «почтеннейшую публику», громко и весело ржавшую в ответ. Под конец мы же стали срывать с ёлки кукиши и бросать их с эстрады; что тут было, даже совестно и вспоминать. «Почтеннейшая публика», состоявшая на 99 % % из т. н. учащейся молодёжи, чуть не подавила друг друга из-за обладания кукишем.

О, милая русская публика, только дурачившие тебя знают, до чего ты беспредельно и безгранично глупа».

Аристарху Михайловичу Климову (Гришечко), «поэту-певцу», как он сам себя называл, тоже запомнились эти «кукиши»:

«Первое, на что обращалось жадное внимание гостей, была, разумеется, ёлка, свежая и душистая, она была убрана одними картонными шишками. Выглядывая из здоровенных розовых кулаков, они весьма красноречиво говорили о новой затее футуристов, инициатором которой и ближайшим участником выполнения этой идеи был сам Маяковский. Нужно было видеть, с каким злорадным удовольствием в глазах он вырезал и развешивал эти символические картонажи с фигами».