Валерий Кичин - Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте

Ее Шура Соловьева была единственным живым персонажем фильма. Все остальные герои, даже главные, были только знаками времени – и партизанка Людмила, и немец-антифашист Николай. Они любили друг друга, и, наблюдая эти сцены, зрители, в общем, не думали о том, как трагична любовь русской к немцу, если идет война и в каждом немце видится враг. Словно забыли, как клеймила такую любовь народная молва.

Эта нота трагизма пришла в фильм вместе с героиней Гурченко.

Ее Шуру в этом как бы очищенном от быта фильме мы заставали за сугубо бытовым занятием: она развешивала на заборе белье, в руках таз, она тонула в огромном мужском пиджаке, и волосы были убраны под тугую, завязанную надо лбом косынку. У нее резкий, пронзительный голос. Огрубела, изверилась во всем и живет по-волчьи одиноко, всеми ненавидимая.

К ней прилипло прозвище «немецкая подстилка».

Бабье горе настигло ее раньше, чем началась война: муж погиб по пьянке. Одиночество ожесточило. От одиночества и любовь с немцем крутит – да какая там любовь: «Просто привыкла… Ну немец, ну не наш – да черт с ним, хоть душа живая рядом…» Увидела в Людмиле подругу по несчастью – приютила ее с Николаем: черт с ними, пусть любят, пока любится.

И что-то приковывает наше внимание к этой крикливой бабе. Может быть, эта уродливо искаженная, но неистребимая сила жизни, которая продолжалась, несмотря ни на что? Запас добра, который таился где-то в глубинах обросшей корой души? Драматизм сломанной, но все пытавшейся подняться судьбы?

Люся и эту роль сотворила из своей памяти – о войне и женщинах оккупированного Харькова, где были и такие Шуры Соловьевы. Она соткала роль из веры, что никакое осуждение не может быть справедливым без сострадания. Эта Шура Соловьева вместе с Марией из «Рабочего поселка» и начала то, что мы позже назовем актерской темой Гурченко. Шуру актриса придумала сама, от начала до конца: в повести, по которой снят фильм, Шуре уделено не больше двух страниц, и нравственная оценка образа там однозначна. Это была первая работа Люси, которую можно назвать авторской.

– Я ведь там все сделала сама. Вот как считала нужным, как я это видела. И режиссер Адольф Бергункер мне ни в чем не препятствовал – наверное, все-таки почувствовал, что я лучше знаю. И сыграла на одном дыхании, единым куском, и вдруг почувствовала, что – могу!

С этого «сделала так, как считала нужным, как видела» для нее начались открытия в самой себе. Такое и называют «новым дыханием». Она не захочет больше быть воском в руках режиссера, взбунтуется и станет диктовать свои условия. Она будет делать себя сама. И свою судьбу – сама. И свои роли.

Это причинит ей массу неприятностей, доставит множество горьких минут самобичевания: ну зачем лезу на конфликт?

– Меня, по-моему, режиссеры инстинктивно боялись.

– И вы что, это постоянно чувствовали?

– Еще как! Каждый раз, когда шла на репетицию, старалась заранее себя приструнить: ну все, буду сидеть тихо, ни слова поперек, только «да», «хорошо», «конечно».

Я это много раз видел: она умела напустить на себя кроткий вид существа покладистого, молчаливого и беззащитного. Так выглядит ежик, когда отправляется за грибами.

– И долго удавалось вот так просидеть?

– Сидела. Пока могла. А потом все равно прорывало, и все вокруг думали: «Гос-споди, да что же это такое, как джинна из бутылки выпустили!»

– А что вы тогда открыли такого, чего не могли понять режиссеры?

– Ну, во-первых, не все режиссеры – были и такие, кто этого и сами хотели. И это, конечно, не мое открытие. А суть в том, что мне стало неинтересно играть то состояние, которое, по идее, надо в этот момент играть: горе – значит горе, счастье – так уж рот до ушей. Просто неинтересно! Я поняла, что гораздо интереснее играть «от противного». Настоящее, сокровенное, – оно ведь потому и сокровенно, что закрыто от людей. Оно где-то в глубине, и к нему надо пробираться.

«Конфликтная актриса». Конечно, удобнее с послушной. Которая не перечит, не лезет со своими идеями и не защищает их так, что потом два дня никто никого не хочет видеть. Обеим сторонам тут спокойней, и самому актеру, между прочим, тоже. Есть прекрасные мастера, которые решили «сидеть смирно» и честно выполняют свой зарок. И выходят картины, где выдающийся актер работает вполсилы, горит вполнакала, подстраиваясь под принятый тут уровень. Это не проходит бесследно, и каждый из нас, особенно в век скороспелых сериалов, припомнит не одно актерское имя, когда-то сиявшее вполнеба, а потом стершееся от случайных ролей и привычки приспосабливаться к чужим уровням, принципам и представлениям.

Чтобы сохранить себя, нужно уметь спорить. Люся умела спорить, она научилась и ссориться. Это трудно: вчерашние друзья отворачиваются, и снова кажется, что ты одинока.

– Это каждый раз очень трудно. Потом картина выйдет, и я смогу лишний раз убедиться, что была права. А все равно осадок остается, и на студии косо смотрят. И те, кто вчера тебе улыбались, стараются при встрече не заметить.

Еще были интриги – куда же без них в кино! Однажды на каком-то юбилее Эльдара Рязанова Гурченко вспомнила, как на неудавшихся пробах к «Гусарской балладе» кто-то в съемочной группе пустил о ней подловатый слушок – мол, что-то такое сказала о режиссере, ай-яй-яй! А ей нашептал про режиссера – мол, та-акое о тебе сказал! И два талантливых человека разошлись на многие годы.

Но через двадцать лет Рязанов пригласит ее на главную роль в «Вокзале для двоих». И вот как определит ее стиль работы:

– Люся из тех, кто отдает себя своей роли целиком. Из жизни исключается все, что может помешать, отвлечь, отнять силы, которые нужны для съемки. В гримерную она приходила уже совершенно готовая – потому что накануне продумала, а главное, прочувствовала, «прожила» весь эпизод, который предстоит снимать. Она уже знала, в чем его зерно и смысл, знала его место во всей картине, и какие качества героини ей надо здесь проявить, и где в тексте правда, а где ложь. Такой наполненности, такой самоотдачи, такого проникновения в суть персонажа я не встречал ни у кого другого. Актерская работа – это ее религия, ее фетиш, ее нерв, ее жизнь. Ничего более дорогого, более святого, более любимого для нее не существует. Она живет этим и ради этого. И другого отношения к делу никому не простит. Бездарей не терпит, равнодушия не переносит – лепит правду прямо в глаза. Имеет право: она владеет профессией безупречно и все тонкости кинопроизводства знает лучше иного специалиста. Понятно, что идут разговоры о несносном характере. Мол, звездная болезнь. А я не встречал актрисы более послушной и дисциплинированной. Она в работе безотказна и всегда готова к бою. Она настоящий фанатик, в самом высоком значении этого слова.