Валерий Кичин - Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте

А теперь она чувствовала, что ушли не только любимые партнеры по фильмам. Ушло само время, о котором она не уставала рассказывать. Оно ушло – а она осталась. Люся и прежде, едва ли не с сорока лет, усвоила присказку: «А я еще жива!» И с ней выходила к публике, словно упрямо доказывая, что хоронить ее рано. Ее фильмы гремели, и залы гремели овациями, а ее не покидало это чувство танцующей в одиночестве, без партнеров, без поддержки, без того театрально-киношного «контекста», в котором этот ее танец только и мог бы выглядеть органично. Словно она кожей чувствовала перед собой пропасть, которая год от года только немного отодвигалась, но все мерцала своим темным чревом, напоминала о неотвратимом.

– Знаете, чего я не понимаю? – осторожно подкрадываюсь я к больной для нас обоих теме. – Ну хорошо, с советским прошлым мы расстались, мы с ним покончили. Предположим. Но в этом прошлом – опыт целых поколений! Опыт талантливых людей, которые что-то там думали, что-то открывали, изобретали, писали умные книги, сочиняли прекрасную музыку, мучились, радовались, набирали мудрость. Это все разом перечеркнуто. И без этого опыта мы будем снова и снова наступать на те же грабли и получать черенком в лоб.

– Знаете, я от коммунистов так много натерпелась, что от самого вида Зюганова меня в дрожь бросает! Но ведь надо понять, что эти поколения выстроили базис, каким бы он ни был. А без него вся надстройка шатается! Какими мы были счастливыми, когда пришла перестройка! Когда открылись границы и стало доступно мировое кино, современная музыка, современные идеи. Но как-то так получилось, что из всей богатейшей западной культуры мы взяли далеко не лучшее. Взяли самое больное, самое деструктивное. Вот поэтому нам и хотелось сделать такой фильм, где не будет ни выстрелов, ни погонь, ни убийств, ни наркотиков. Фильм для людей, которые сохранили способность думать. Меня поразила эта история слепого гения, взятая из жизни, – почему бы о ней не рассказать?

– Из фильмов, где вы так или иначе затрагивали свою судьбу, уже можно делать сериал: «Аплодисменты, аплодисменты…», «Послушай, Феллини!». Сейчас, на премьере «Пестрых сумерек», из зала вам кричали: нам такие фильмы нужны! Зрители имели в виду качество картины, которое можно определить словом «гуманизм». Но мы с вами уже знаем, что это слово в искусстве стало почти бранным, и прокат именно гуманистические картины регулярно отвергает: «Кому они нужны, слезливые и слюнявые!»

– Я думаю, и здесь помочь может только случай. Российские фильмы вообще не интересуют прокатчиков. Никакие! Они почти никогда не делают нужных сборов. И весьма скромны по бюджетам.

– Картина совсем не производит впечатления бедной.

– Ну а как же! – радуется Гурченко и делает широкий жест рукой, приглашая распознать окружавшие нас «предметы реквизита». – Мы приносили на съемки все свое: мебель, костюмы, утварь. Но с прокатом – да, будут проблемы. Прокат ориентируется только на тинейджеров – это его главная публика.

Слово «тинейджеры» Люся произносит врастяжечку, утапливая «дж» в змеином шипении – почти с издевкой, вкладывая в это понятие все, что противопоказано искусству: попкорн, жвачку, коку и непрестанную болтовню по мобильнику.

– Хотя ведь наша картина – это уже после первых показов стало ясно – собирает людей всех возрастов. Притом что много молодежи. Пока было только три показа – и все прошли с нарастающим успехом…

…В редакции «Российской газеты» ждут приезда Гурченко: у нас премьера ее «Пестрых сумерек». Я встречаю Люсю у подъезда, мы идем по бесконечным нашим коридорам, на подходе к залу уже слышны звуки финальной песни – фильм заканчивается. Едва заслышав мелодию, только что устало-элегичная Люся преображается: начинает идти в ее ритме – уже не походка, а почти танец, потом сует мне в руки пальто и сумку – это теперь лишнее, из милой собеседницы мгновенно становится звездой и на финальных титрах, в луче кинопроектора и под аплодисменты публики появляется на сцене. Это и есть ее жизнь: в шоу не должно быть пауз, в нем нет места усталости, и влетать в него нужно прямо с разбегу – на волне музыки и вдохновения.

– Вся музыка к этой картине написана вами – как это вообще у вас происходит? Плятт в нами обоими любимой комедии «Весна» все объяснял просто: «Сел – задумался – открыл!» Примерно так?

– Вы знаете, у меня ведь не было ни одной роли, где во мне не звучала бы какая-то моя личная музыкальная тема. Пусть даже это фильм совсем не музыкальный – «Старые стены» или «Пять вечеров». Я без этого не могу. Как на съемках «Сибириады» я не могла быть во французском белье и пользоваться духами «Шанель» – только «Красная Москва»! Я так обживаю роль. И в этом музыка имеет решающее значение. Когда-то я пробовала писать песни, меня за это больно били и критики, и профессиональные композиторы. Особенно когда на песенном конкурсе первое место заняла моя песня «Праздник Победы». Пела Маргарита Суворова, зал неистовствовал, а критика обрушилась такая, что нельзя было поднять голову. Я все обиды спрятала на дно души. Но вот однажды мне нужно было в каком-то фильме спеть. Мне принесли семь песен, написанных разными композиторами, – их петь было невозможно. Тогда я и решилась.

– А стихи? Для песен нужны тексты!

– Все – случай, все – неспроста. Очень часто на гастролях в разных городах после концерта мне дарят маленькие книжечки. И в них стихи местных авторов: «Прочитайте – здесь есть о вас и для вас!» И вот девятнадцатилетняя девочка из Ижевска пишет: «Когда судьба бросает шанс, хватай ее, лови…» Или: «Будут светлые дни, будут чудные сны…» – это пишет совсем еще ребенок, ее молодой оптимизм жизнь еще не убила. Читаю и думаю: «Стоп! Это как раз для фильма!» В Вятке мне подарили стихотворение, его написал инвалид, он не мог сам прийти на концерт и попросил друзей передать: «Мой папа тогда был такой молодой, я маленький мальчик с большою бедой…» Это же про нашего героя! Вот так, песня за песней, все и складывалось. А вот уже известная и опытная поэтесса Нелли Векверт: «Отчего так пусто стало? Память, дай былую славу! Время, возврати удачу, – может, все пойдет иначе!» – это уже мои слова! Значит, она уже пережила такое, что и мне близко, понимаете? Вот так, из разных книжек разных авторов и создавалась музыка к фильму.

– И все-таки как она создавалась? Сели за рояль – задумались – открыли?

– А из текстов. Из заложенных в них мыслей. Сначала в голове, ночью. Появляются какие-то куски музыки, потом – колдую-колдую-колдую – они выстраиваются в какую-то общую линию. Потом сажусь к роялю и пытаюсь то, что звучало в голове, сыграть. Потом подключается петербургский композитор Анатолий Кальварский – великолепный аранжировщик, блистательно владеющий вымирающим у нас искусством симфоджаза (он работал с музыкой в фильме «Небесные ласточки» и мюзикле «Бюро счастья»). Он приезжает, и мы обсуждаем, где должны зазвучать скрипки, где нужна или где не нужна «медь». А где рояль – там Олег Аккуратов. К сожалению, показать его талант во всей многогранности было невозможно: он прекрасно поет американский джаз, но там пришлось бы заплатить такие авторские гонорары – всего бюджета нашего фильма не хватит!