Джон Рид - Вдоль фронта

– Т-р-р-р-р-р-р, – обратился мужик к животным, думая, как видно, что без этого окрика лошади разбежались бы. – Т-р-р-р-р.

Пока мы взбирались на повозку, еврей ожесточенно втолковывал вознице, что нас надо отвезти в Залещики через Боян и Застевну и что с нас нужно выжать все, что возможно… В конце этой тирады крестьянин приподнялся и, хрипло крича, стал нахлестывать лошадей длинной веревкой, привязанной к палке.

– Эй!

Лошади проснулись, вздохнули, по привычке тронули, и согласно какому-то чуду механики колеса повернулись, судорога пробежала вдоль киля – мы двинулись в путь!

С грохотом въехали мы через мост в австрийскую Новоселицу, выехали из нее по укатанной дороге, что шла в гору, медленно поднялись и обогнали длинный обоз груженных военным снаряжением и запряженных волами телег; правили ими солдаты.

Мы находились уже в Буковине. Налево, до росших вдоль Прута деревьев, ровно стлались низкие зеленые поля молодых хлебов. За ними возвышались плодородные холмы Румынии. Направо, до обработанной волнистой степи, лежала обширная долина. Июньское солнце обдавало уже безветренным, душным жаром. Возчик все ниже и ниже склонялся к своим коленям, лошади убавляли шаг в арифметической прогрессии, и мы ползли в обжигающем покрове пыли, спрятанные, словно Зевс в облаках.

– Эй, – толкнули мы его в спину, – поторапливайся!

Он повернул к нам свое грязное, коротконосое лицо. Глаза его выглядывали из-за спутанных волос, а рот медленно раздвинулся в отвратительную фамильярную гримасу – понятливости на его лице было не больше, чем на каравае хлеба. Мы тотчас прозвали его Иваном Ужасным…

– Но, – закричал он с притворным ожесточением, размахивая вожжой.

Лошади сделали вид, что это произвело на них впечатление, и затрусили быстрее.

Но спустя десять минут Иван снова погрузился в созерцание бесконечности, лошади почти застыли, и мы двигались в белой пыли…

Медленно тащились мы, слыша медлительный гул канонады, раскатисто повторявшийся громким эхом и доносившийся до Новоселицы. А поднявшись на крутой холм, увенчанный разбросанной деревней с крытыми соломой домами, мы оказались на виду и батарей. Они находились на ближайшем откосе громадной волнистой возвышенности, немало впитавшей в себя горячей крови. С промежутками в полминуты тяжело плевало орудие, но ни дыма, ни пламени видно не было – только посуетятся немного фигурки, застынут и снова оживают. Свист и жужжание снаряда, а затем на лесистых холмах по ту сторону реки лопается и быстро рассеивается дымок. Там виднелись сверкавшие на солнце колокольни белевших Черновиц. Деревня, через которую мы проезжали, была полна рослыми загорелыми солдатами, поглядывавшими на нас угрюмо и подозрительно. Над воротами висел флаг Красного Креста, и вдоль дороги струился редкий поток раненых – некоторые опирались на своих товарищей, у других забинтована голова, или рука на перевязи.

Тряслись крестьянские телеги с слабо стонавшей грудой рук и ног…

Дорога шла вниз, пока мы не подъехали вплотную к стрелявшим батареям. Часами тащились мы позади прерывистого, но гигантского артиллерийского сражения. Орудие за орудием, все в наскоро вырытых ямах, прикрытых хворостом, чтобы скрыть их от аэропланов. Вспотевшие люди гнулись под тяжестью снарядов, передвигая блестящие зарядные ящики. Методично защелкивался на свое место затвор, тотчас указатель отзванивал очередь, запальщик дергал шнур – орудие изрыгало удушливый дым, подавалось назад, визжал снаряд, и так мили и мили громадных, щедро паливших орудий.

На самом поле артиллерийского сражения мирно пахали на волах крестьяне, а перед ревущими орудиями мальчик в белой холщевой рубахе гнал по холму скот к пастбищу у реки. Мы встречали безмятежно ехавших в город длинноволосых хуторян с оранжевыми маками на шляпах. На восток равнина переходила в отлогий холм, по которому стлались поля молодой пшеницы, колыхавшейся под ветром длинными волнами. Его гребень был порван и изранен громадными рытвинами; множество крошечных человечков копошилось в новых траншеях и у проволочных заграждений. Это была вторая линия позиций, приготовленных к ожидавшемуся отступлению…

Мы повернули к северу, в сторону от артиллерии, по плешивому склону обширной возвышенности. Здесь земля громоздилась пышными узорчатыми волнами зеленых, коричневых и желтых узких полей, трепетавших под дуновением ветра. Через долины, края которых поднимались подобно распростертым крыльям падающих птиц, виднелись смягченные расстоянием очертания изборожденных откосов и зарослей. Далеко на западе, вдоль горизонта, возвышалась бледно-синяя волнистая линия Карпат. В необъятных просторах раскинулись утопавшие в зелени деревни – с глиняными хатами, неровно и ловко слепленными от руки, выбеленными, с яркой синей полосой по низу, и тщательно покрытыми соломой. Многие из них были покинуты, разорены и почернели от огня, особенно те, в которых жили евреи, – выломанные двери, сорванные оконные рамы и разбросанные повсюду обломки скудной домашней утвари. С тех пор как началась война, австрийцы еще не приходили сюда. Это была русская работа…

Когда мы проезжали мимо, крестьяне снимали шапки, улыбаясь мягко и дружелюбно. Худой мужчина с тщедушным ребенком на руках бежал за нами и поцеловал мне руку, когда я дал ему кусок шоколада. Вдоль дороги встречались замшелые каменные кресты, исписанные древне-славянскими буквами, крестьяне снимали перед ними шапки и набожно крестились. Попадались там и грубые деревянные кресты, как в Мексике, отмечавшие места, где были убиты люди…

На высоко расположенном лугу, с которого открывался вид на протекавшую в отдалении реку и на развертывавшиеся вдали равнины Буковины, мы проехали лагерь туркменов. Горели костры; оседланные лошади щипали траву. Туркмены с жестокими лицами и раскосыми глазами сидели на корточках вокруг походных котлов или прохаживались между лошадей – варварское пятно на этом зеленом северном поле, где, быть может, тысячу лет назад их предки сражались вместе с Атиллой. За рекой, во вражеских траншеях, лежали их родичи – за туманными горами, к западу, находилась Венгрия, богатая страна, где осел, наконец, пришедший из Азии «бич господень». В том месте, где дорога снова спускалась в равнину, стояла старая круглая каменная часовня, окруженная изящными колоннами. Она была теперь пуста, и внутри устроили конюшню для лошадей туркменских офицеров.

На каждом перекрестке мы безошибочно узнавали нужную нам дорогу, потому что Иван неизменно выбирал другую. Хотя родился и вырос он в Новоселице, всего в пятнадцати милях отсюда, но никогда ему не приходилось путешествовать так далеко за границу. Больше того, он никак не мог удержать в своей дырявой памяти название нашего местоназначения, сколько бы он ни повторял его. Он постоянно оборачивался и вздыхал, уставясь на нас. «Залещики!» – кричали мы хором, и он принимался погонять лошадей какими-то странными криками. Он останавливался иногда, пока мы, наконец, не показали ему на местного жителя и не объяснили знаками, чтобы он спросил у того дорогу.