Георгий Арбатов - Дело: «Ястребы и голуби холодной войны»

Вот так появились на свет ставшие печально знаменитыми «Малая земля», «Возрождение», «Целина».

Скажу честно, по тем временам появление книги, написанной за лидера другими, само по себе не было необычным делом, исключая разве что жанр – в «изящной словесности» другие руководители до Брежнева себя не испытывали.

Но самое чудовищное было даже не это, а то, что началось после публикации повестей. Они были встречены оглушительным воплем хорошо организованного восторга. Соответствующие номера «Нового мира», а потом книги становились чуть ли не обязательным чтением в сети партпросвещения. Союз писателей тут же выдвинул повести на Ленинскую премию, которая поспешно была присуждена. Немалое число именитых писателей (я их ни критиковать, ни оправдывать не хочу, нередко им это сделать предлагали, а отказываться люди боялись – помнили, что не раз это вело к опале) опубликовали на эти сделанные посторонней (хотя подчас умелой) рукой поделки восторженные рецензии. Притом именно как на произведения литературы. Хотя, наверное, абсолютно все в нашем огромном государстве, включая самых глупых и неискушенных, были уверены, что ни одна страница в этих шедеврах «изящной словесности» лично Брежневым написана не была.

Сама по себе эта литературная эпопея в сравнении с другими огромными расходами на прихоти начальства стоила, наверное, не так уж дорого. Но, мне кажется, моральный урон общественному сознанию и общественной нравственности был нанесен огромный: принародно разыгрывался постыдный спектакль, в который не верили ни актеры (кроме, пожалуй, исполнителя главной роли), ни зрители, – и это изрядно добавило недоверия к власти, усилило политическую апатию и цинизм, которые и так разъедали сознание и души людей. В символическом смысле это была как бы эпитафия очень печальному, много стоившему нам отрезку нашей истории – застою (в самом подлинном смысле этого слова), апогей которого я бы датировал 1976–1982 годами.

Заключая свои воспоминания о Брежневе и его эпохе, хотел бы подвести некий итог.

Первое. Это был отнюдь не худший из возможных тогда лидеров. Во всяком случае, так было, пока его не сразили болезнь и старость.

Второе. Брежнев нагляднее, чем это могли бы сделать сотни политологов и публицистов, показал своим поведением, всем, что при нем происходило в стране, насколько немощны, негодны действующие в СССР политические механизмы, вся политическая система.

Третье. Я и, думаю, многие другие уже не ждали, что процесс упадка страны и партии, так очевидно обнаружившийся в годы застоя, может быть остановлен. Хотя, с другой стороны, нельзя не видеть, что, какой бы ни была политическая надстройка, общественные потребности все же проявляются, пробивают себе дорогу. Не хочу только, чтобы это воспринималось как «фаталистический оптимизм». Я также верю и в дурные случайности и отнюдь не считаю, что мы уже вышли из зоны опасностей, включая самые серьезные.

И, наконец, четвертое. Часто оценку политическим лидерам дают их преемники. В сравнении рождается новое понимание и пережитой эпохи, и ее политического руководства. Брежнев здесь не исключение. Первоначально его и связанный с его именем период только что не проклинали. Потом постепенно оценки и отношение к нему и его периоду начали меняться, сравнение с современностью все более шло в его пользу. Я не хочу этим сказать, что надо радикально менять оценку прошедшего периода. Но сегодня стали виднее не только его пороки, но и то, что отличает в лучшую сторону это время от последовавшего периода.

О многих его качествах часто говорилось в последние годы – о незаурядном уме и политической одаренности, необычной для руководителей той поры интеллигентности. Хотя она не основывалась на солидном формальном образовании (в значительной мере его интеллект развивался на основе самообразования, которое, естественно, не могло гарантировать от известных пробелов в знаниях).

Андропов выделялся среди тогдашних руководящих деятелей, в том числе «оснащенных» вузовскими дипломами и даже научными титулами, как весьма яркая фигура. Что, замечу, не всегда было для него, для его карьеры полезно. То ли понимая это, то ли в силу присущей ему природной скромности, он всего этого стеснялся, пытался прятать. Выделялся Андропов на фоне тогдашних лидеров и в смысле нравственных качеств: был известен личным бескорыстием, доходившим даже до аскетизма. Правда, эти качества, проявлявшиеся в личной жизни, уживались, когда речь шла о политике, с весьма гибкими представлениями о морали, с неизменно негативным, но подчас примиренческим отношением к тем неприглядным, во многом отталкивающим «правилам игры» и нормам взаимоотношений, которые за долгие годы утвердились в обществе, и особенно в его верхах.

Словом, фигура это сложная, многомерная, и у меня просто нет того писательского дара, который позволил бы дать достоверный литературный портрет этого человека. Потому я ограничусь, в дополнение к сказанному, некоторыми впечатлениями о тех сторонах личности Андропова и его деятельности, которые мне открылись в ходе многолетнего знакомства, общения, в отдельные периоды совместной работы.

Хотел бы при этом оговориться, что в моих оценках, при всем старании быть объективным, может быть, все же проявится личное отношение – хорошее, в какие-то моменты граничившее с восхищением, а в другие – сменявшееся досадой, даже горечью: как так, почему он в этот важный момент дал слабину, смалодушничал, ошибся! Вместе с тем я не был слеп к его недостаткам и неверным поступкам, замечал их и, случалось, говорил ему об этом, что приводило подчас к охлаждениям в отношениях, обидам и даже ссорам.

В целом у нас были хорошие отношения, в чем-то доверительные, хотя – с учетом разницы в положении, а часто и во взглядах, естественно, – не до конца и, конечно, с должной дистанцией. Начиная с внешнего: он со мною был на «ты», хотя звал по имени и отчеству, лишь в редких, более интимных разговорах обращался по имени. Я себе фамильярностей не позволял, и к ним в общении с этим человеком даже не тянуло. Но часто просто забывал о формальностях, говорил с ним прямо, хотя, если не был в запале, с определенным резервом.

Он это понимал и, когда хотел получить совершенно откровенное суждение, старался раздразнить, что ему, как правило, удавалось; изредка к этому приему прибегал и я, хотя, скажу честно, с меньшим успехом – он намного превосходил меня в житейском опыте, искусстве и навыках общения с людьми.

С 1964-го по 1967 год я служил под его началом в аппарате ЦК КПСС – первое время консультантом, затем руководителем группы консультантов. Когда Андропов был назначен председателем КГБ, он постарался сохранить товарищеские отношения со мною и некоторыми другими работниками отдела ЦК, нередко звонил по телефону, время от времени (со мною, наверное, раз в полтора-два месяца) встречался; как правило, в своем кабинете на Лубянке. После возвращения в мае 1982 года Ю.В. Андропова в ЦК КПСС я стал встречаться с ним много чаще, как по его, так и по моей инициативе. О том, как складывались наши отношения, когда он стал Генеральным секретарем, расскажу ниже.