Лада Акимова - Загадочная Шмыга

Но это все будет потом. А тогда…

Она вышла на сцену в роли Любови Яровой. Вспомнилось: когда ее назначили на эту роль, сказать, что она удивилась, — значит не сказать ничего. Ну никак не видела себя страстной революционеркой. Думала, что будет играть Панову. Она ей ближе. И даже сказала об этом главному режиссеру театра Юрию Петрову — это была его первая постановка после назначения на пост.

— Юрий Александрович! Я — и революционерка?

— А что вас смущает, Татьяна Ивановна?

— Но я… — она замялась, подбирая слова. — Но я… Я никогда не смогу убить человека.

— А никого убивать и не придется. Михаил Яровой в нашей постановке сам застрелится… Вас только это смущает?

Смущало ее и многое другое. Но… Роли ведь не выбирают, на них назначают.

А в процессе репетиций поняла, насколько был прав Петров. Роль легла ей на душу. Пусть в пьесе ее героиня чуточку другая, но ведь она ее видит именно так: да, она полна героического пафоса, но при этом обаятельная, сердечная, трепетная и предельно искренняя.

И вот — сцена с Яровым.

Господи, да у нее слезы по щекам. Стоп, мысленно остановила она себя, нельзя путать сцену и жизнь. Да, это поет она — Татьяна Шмыга, но от лица своей героини. А разве Яровая не женщина, разве она не имеет права на слезы? Любовь была во все времена, и какая разница, когда ты ее теряешь — в революцию или в наше время…

…Первым, кого она увидела в своей гримерной, был Кремер.

Он уйдет от нее еще один раз. Тогда она уже получит от театра квартиру на улице Горького, затеет там ремонт. За две недели, что ее любимый человек выхаживал свою бывшую жену, она чуть не сойдет с ума. Это был шок… Хотя все видела, все понимала. И что Толя сделал это не потому, что разлюбил ее, и что он переживает, мучается.

Но ничего с собой поделать не могла. Страдала, мучилась, плакала. Возвращаясь вечером после спектакля, она видела стоящую во дворе его машину. Подходила к ней, гладила верную коняшку по железному боку и плакала, плакала, плакала. «Тебя тоже бросили», — шептала она. Знала ведь, что не права, никто ее не бросал. Просто так сложились обстоятельства.

Пройдут годы, и она многое поймет. Сама она не из здоровых людей. А мужчины, как известно, не любят, когда их жены болеют. Ее муж оказался редким исключением из общего правила. С ним она перестала бояться болеть.

— Таня! Татьяна Ивановна! — Эта сцена у служебного входа театра повторялась после каждого спектакля, в котором они были заняты вместе. — Садись в машину, поехали домой.

— Толюнь! Я не могу, я же должна с людьми поговорить.

— Ты уже обо всем поговорила, тебя не увезти, так ты до утра простоишь! — Муж честно пытался сделать свой голос строгим.

Так было всегда, так есть и так будет — уже которое по счету поколение поклонников стоит возле служебного входа. Любовь к его единственной королеве передается из поколения в поколение. Только ведь, если ее вовремя не увезти домой, она действительно проговорит с ними до утра. И неважно, какое на улице время года — весна, осень, зима, лето… Наконец его королева усаживается в машину.

— Толюнь! Езжай только помедленнее, а то неудобно.

…Премьера «Перекрестка» состоялась 4 ноября 2005 года на сцене Театра имени М. Н. Ермоловой.

Тот спектакль она почти не помнит. Все происходило точно в тумане. Так бывает во время болезни, когда температура зашкаливает и все плывет перед глазами. Ноги ватные, хорошо, что хоть по мизансценам она иногда присаживалась в кресло. Если бы не чуткое партнерство Владимира Андреева, неизвестно, что могло бы случиться. Он-то и взвалил на свои плечи ее дебют на драматической сцене. В какие-то моменты буквально за руку водил по сцене и львиную долю ее текста произносил сам. «Это провал», — единственное, что пронеслось в голове. На поклонах ей показалось, что на какой-то момент она потеряла сознание, мужа своего с трудом узнала, что уж говорить о поклонниках. А придя в себя, вдруг обнаружила, что стоит на сцене. «Шмыга! Шмыга! Шмыга!» — скандировал зал. Чтобы не упасть, она крепко сжала руку своего партнера по спектаклю. Да так, что кольца впились в пальцы.

— Танечка! — услышала она шепот Андреева. — Все позади! С премьерой!

запел он на ее юбилее.

И в проигрыше зал вдруг услышал: «На подтанцовках у меня сама Татьяна Шмыга!»

А ведь этого юбилейного вечера могло и не быть. Нога болела нестерпимо, она с трудом не только поднималась и спускалась по лестнице, а просто ходила. Это она — кто до недавнего времени и ходить-то не умела, потому что все время бегала.

И по лестницам в первую очередь. В театре, перепрыгивая через три ступеньки, думала про себя: «Ребята скажут — бабушка с ума сошла!» Дома умудрялась сшибать все углы и лишь звонко хохотала в ответ на вопрос мужа: «Ты когда-нибудь впишешься в собственную квартиру?»

Ноги… ее ноги, которые сводили с ума миллионы поклонников самых разных поколений, вдруг перестали ее слушаться.

Почему-то вспомнился один эпизод. Она тогда только пришла в театр. И вышла на прославленную сцену в роли Берты — одной из служанок кабачка «Седьмое небо» в оперетте «Вольный ветер». По сюжету ее героиня танцевала на столе. До сих пор помнит она то свое полуобморочное состояние. Антракт.

— Чьи это там такие хорошенькие ножки мелькали? — вдруг услышала она.

К актерам подходил Георгий Самойлович Фукс-Мартин — прекрасный дирижер и большой ценитель женской красоты.

— Где, Георгий Самойлович? — актеры, едва сдерживающие смех, сделали вид, что не поняли…

— Как — где? На столе конечно же…

— Это же наша Танечка Шмыга…

Сама же Танечка Шмыга в тот момент, забившись в какой-то угол, чуть ли не плакала. И сама себя успокаивала: «Значит, что-то во мне все-таки есть… хотя бы ноги…» Ей и в голову в тот момент не могло прийти, что на протяжении долгих лет ее жизни на этой сцене ее стройные ноги будут сводить с ума миллионы почитателей. Что чуть ли не с балконов будут падать во время исполнения знаменитой «Карамболины», пытаясь лучше рассмотреть искрометный канкан и неповторимую «шмыговскую» проходку ее Нинон. Да что говорить о простых зрителях, если ее родители, заглядевшись на ножки, не сразу узнали свою дочь на сцене.