Лада Акимова - Загадочная Шмыга

— Подвязку? Татьяна Ивановна! — Из прошлого ее вернул голос костюмера.

— В восемьдесят лет?!

И хохот.

Она в костюме Нинон — в том самом, что и сорок лет назад. Специально к юбилейному вечеру ей начали шить новую юбку. И уже проходили примерки. А потом она решила — была не была, выйдет в той, в которой играла столько лет.

Когда надела — стоящие рядом ахнули от восхищения. Наряд сел как влитой — миллиметр в миллиметр.

— Что ты мне опять тут что-то зацепила? — костюмер, услышав ее традиционное «возмущение», выдохнула. Слава богу, значит, все в порядке. У каждой актрисы есть свои приметы перед выходом на сцену. По поводу нее в театре все знали, что она никогда не дает в долг перед спектаклем, непременно наносит на ногти свежий лак, из гримерной выходит самая последняя и перед выходом обязательно «поворчит» — ей непременно должно что-то не понравиться: либо костюм, либо парик, либо реквизит. Ну вот такая она — ей кажется, что если сразу все в порядке, то спектакль пройдет плохо, вот она и выдумывала себе что-нибудь. Костюмеры, гримеры, постижеры, реквизиторы это знали и как могли подыгрывали народной артистке Советского Союза.

— Дай-ка я сама! — Она привычным движением закрепила на голове шляпку Нинон и засмеялась, глядя на свое отражение в зеркале. Вот уж прав Кремер, ну точно «фик-фок на один бок».

На сцене — канкан из новой «Фиалки Монмартра», той, что сейчас идет в театре.

Она в правой кулисе. Пять секунд. Четыре, три, две. Все.

«По-о-ошла!» — произнесла она сама себе, перекрестилась. И…

Хор голосов, и каких!.. А еще говорят, что оперетта умирает…

Правая нога вверх — юбка взметнулась до заоблачных высей. Левая нога — юбка разлетелась в разные стороны.

Та же безупречная техника, тот же эмоциональный накал, та же страсть и озорная, бьющая через край радость. Ее искрометная «Карамболина» сродни брызгам шампанского.

Зал встал.

Разворот. Сплетенные кисти рук под подбородком… Вот она — ее знаменитая проходка!

Ее пытались многие копировать. Пытались подражать…

— Татьяна Ивановна, — спрашивали балетные, — ну как это у вас получается?!

Она лишь плечами пожимала, загадочно улыбалась. А через секунду ее знаменитые, неповторимые раскосые глаза мгновенно зажигались веселым огоньком и она могла прямо в коридоре театра показать, как это делается.

Но у других именно так не получалось.

Однажды ей передадут, что Вера Кальман — жена Имре, женщина, которой он и посвятил свою «Фиалку Монмартра», увидев ее на сцене, скажет про нее, что она — лучшая исполнительница Нинон — Мадлен из тех, кого сама Вера видела на сцене. А видела она за свою долгую жизнь очень многих.

В плавном изгибе ее Нинон замерла на авансцене.

— Народная артистка Советского Союза Татьяна Шмыга!

Поклоны. Цветы. Объятия. Поцелуи. И со всех сторон: «Шмыга! Шмыга! Шмыга!»

Слезы навернулись на глаза. Она сделала это! Несмотря на недомогание, на боль в ноге…

Слезы загнала обратно. Вспомнился ее разговор с Яроном.

В детстве фамилия Шмыга казалась ей очень смешной, в школе она ее немного стеснялась. Выйдя замуж, хотела поменять. Ей помешал Григорий Маркович Ярон. «Ни в коем случае, девочка! — сказал он. — У тебя такая театральная фамилия! Разве будет звучать какая-то Борецкая? А Шмыгу как гаркнут, сразу все станет ясно. Шмыга — одна!» И при этом добавил, что фамилия-то театральная, но ее задача — сделать из этой фамилии ИМЯ. И еще об одном «забыл» упомянуть Григорий Маркович. А может быть, просто не хотел разочаровывать молодую девушку. Она поняла это спустя годы — уже патриарха советской оперетты давно не было в живых. Не сказал он ей тогда того, что мужей может быть много, а она — одна.

Она могла бы стать Борецкой, Канделаки, Кремер, Мицкевич, но так и осталась Шмыгой.

Она хорошо помнила, как они с мамой часто спрашивали папу: «Что ж это за фамилия у тебя такая? Почему мы должны носить ее?» А он отвечал: «Это прозвище. У нас в роду были Козловские, Мицкевичи…» Мама всегда подшучивала над ним: «Ой, к знаменитостям примазаться хочешь?»

Ее папа Иван Артемьевич родился в Западной Белоруссии. Одно время Белоруссия принадлежала то Польше, то России, но по паспорту папа считался русским. Его родной отец рано умер, и мама, ее бабушка, вновь вышла замуж.

— Папуль! Ты насчет прозвища не придумал? — Таня тогда уже училась в институте.

Иван Артемьевич лишь плечами пожал.

И рассказал историю, услышанную от своего отчима. Тот ему говорил, что в местечке, где он родился (а это тоже было в Западной Белоруссии), не раз в своем детстве он слышал про себя: «Вот шмыгает-то туда-сюда без остановки! Ну точно Шмыга!»

Это случилось на гастролях в Питере, впрочем, тогда он еще назывался Ленинградом. Она, отыграв «Катрин», вышла из служебного входа театра. Разговаривая с поклонниками и подписывая программки, краем глаза отметила стоящую недалеко от толпы хрупкую девчушку. Что-то странное показалось ей в ее облике. Закончив обязательный ритуал общения с поклонниками, она направилась к машине.

— Простите, вы — Шмыга? — услышала она. Подошедшая к ней девушка говорила с явным акцентом.

— Да. Я — Шмыга.

— Простите, но мы с вами дальние родственники. — И она протянула ей букет.

«Господи, только не это. Еще одна сумасшедшая», — промелькнуло в голове. На протяжении своей творческой жизни она не раз уже сталкивалась с подобными экзальтированными поклонниками — почему-то все они считали себя ее родственниками. Она уже было сделала шаг к машине, но услышала:

— Простите, вы меня неправильно поняли. Вернее, я неправильно представилась. Мы с вами действительно родственники по линии вашего папы. Я живу в Польше, в Ленинграде учусь в университете. Ваш папа просил прислать метрику. Правда, это было очень давно. Но дело не в этом. Вот. Я ее привезла. — Девушка вытащила из сумки небольшой конверт и отдала ей.

Она пригласила ее к себе в гостиницу, ей очень хотелось с ней поговорить, расспросить поподробнее о своих польских родственниках, ведь папы уже несколько лет как не было на этой грешной земле.

— Простите, но я не смогу. Мне надо в аэропорт. Я сегодня улетаю. К сожалению. Вы мне так понравились на сцене и еще больше в жизни. Вы какая-то другая и… совсем не похожи на актрису.

— Почему? — удивилась она.

— Мне кажется, они недоступные, а вы — такая простая. Простите, я, наверное, неправильное слово подобрала… Спасибо вам и прощайте.

— До свидания!

В номере гостиницы она открыла конверт, достала из него маленькую бумажку — она оказалась церковной метрикой — и прочитала: «Мицкевич, Ян, сын Артема и Ефросиньи, 1899 год, поляк». Вот так она и оказалась Мицкевич Татьяной Яновной.