Лада Акимова - Загадочная Шмыга

Чем дольше они играли вместе «Катрин», тем больше он понимал ее. И ей уже ничего не надо было говорить. Он чувствовал, когда ей нужно восстановить дыхание после танца или арии, и вот здесь-то как раз и тянул на себя одеяло, чтобы отвлечь внимание зрителей. И как только понимал, что она готова продолжать игру, пальму первенства передавал ей. Однажды он в самом прямом смысле слова поймал ее, поднял на руки — уже тогда болели ноги, и она могла бы упасть на сцене — и обыграл мизансцену, да так, что даже сидящие в зале многолетние поклонники, чуть ли не наизусть знающие спектакль, ничего не заметили. А уж те, кто пришел впервые, — тем более. На таких спектаклях он подстраховывал ее до самого конца. И, выходя на поклоны, обязательно протягивал руку — мало ли что. Изредка она пользовалась его рукой, опиралась на нее. Но чаще слышал: «Фигушки тебе, я сама». И за кулисами после поклонов — хохот…

А однажды он сам забыл текст. Во втором акте, когда Лефевр выходит от Наполеона. Она сидела на авансцене и, не услышав привычного текста, обернулась. Лицо испуганное, а то, что он пытался произнести, было весьма далеко от либретто. Настал ее черед выручать партнера.

После спектакля она услышит за кулисами: «Бить будете, Татьяна Ивановна?» — «За что?» — Одна из бровей удивленно приподнялась. Затем раздался заразительный хохот. Теперь пришел черед удивляться Шумейко. Оказывается, он не первый из Лефевров, кто забывает текст, и именно в этой сцене.

В тот день Фуше играл Александр Маркелов, а Лефевра — Валерий Барынин.

Они с Маркеловым уже отыграли сцену Катрин и Фуше. Следующий выход Лефевра. Он выходит и, вместо того чтобы пройти к ним на авансцену, останавливается возле задника. Пауза затягивается. И тут Маркелов — Фуше вдруг слышит шепот: «Саша!» Понимая, что что-то случилось, как может обыгрывает паузу и двигается в глубину сцены.

— Саша!!! — раздается вновь.

Маркелов изумленно смотрит на Барынина.

Надо было такому случиться, что именно на этом спектакле решили опробовать так называемые лягушки. Акустика в театре и так хорошая, а тут еще и усилители. Малейший шорох — и все становится слышно от первого ряда партера до самого последнего на балконе второго яруса.

— Саш, — шепот продолжается. — Что мы играем?

От растерянности Маркелов сразу и не сообразил, что Валерий имеет в виду, какую сцену, и ответил так же шепотом:

— «Катрин».

Пауза.

Она понимает, что за ее спиной что-то происходит, музыканты в оркестровой яме еще чуть-чуть — и начнут хохотать в голос.

И вдруг слышит:

— А что я должен говорить?

— А я откуда знаю. Это же не моя роль.

И она якобы по мизансцене начинает искать Фуше. Пока крутила головой в разные стороны, краем глаза заметила, где находятся ее партнеры. Встала, обернулась, и поняв, что оба они в растерянности, пошла к ним, протягивая руки, и чуть ли не вытолкнула их на ту точку, где все они должны стоять в следующей сцене.

— Ну что? — она слегка пнула своего Лефевра. — Что сказал император?

— Что сказал император? — партнер ничего не может понять.

— Ну да. Что ТЕБЕ сказал император?

— А… — наконец-то включился Барынин. — Император сказал, что не будет ни военного суда, ни суда вообще.

И дальше все пошло так, как и было написано авторами. Ее счастье, что она не слышала первоначальных реплик, иначе раскололась бы первой — такая уж она смешливая — и пришлось бы давать занавес. А так каждый из них, отыграв свою сцену, отходил вглубь и хохотал, что называется «без звука» — лишь самые внимательные зрители могли обратить внимание на содрогающиеся плечи актеров. Хорошо, что они не видели музыкантов — у них от смеха тряслись не только плечи, но и руки, как они вообще смогли играть, она так и не поняла. На поклонах все хохотали в открытую: и зрители, и актеры. Они долго не могли уйти за кулисы — овация длилась несколько минут и публика никак не хотела их отпускать.

…На репетицию дуэта Сильвы и Эдвина у них был всего один день.

— Благодарю вас, графиня, за честь, которую вы оказали мне своим присутствием…

Как только он это произнес, она интуитивно поняла, что все у них получится.

— Дима, — сказала она на следующий день перед выходом, — я очень тебя прошу — пой чуть тише, а то меня «забьешь».

— Вас? Как можно, Татьяна Ивановна…

Он прекрасно понимал, что она волнуется. Как знал и то, что, несмотря ни на что, по-прежнему считает свой голос не таким уж сильным. Понимал он и другое — есть в зале несколько человек, которые специально пришли посмотреть на провал Шмыги — Шумейко. Что ж, не дождутся!

В один из дней декабря 2010 года, уже будучи в палате Боткинской больницы, она услышит его голос в телефонной трубке. Он позвонит, чтобы поздравить ее с днем рождения и наступающим Новым, 2011 годом.

— Мы еще встретимся, Татьяна Ивановна!

— Да, Дима, да!

А что еще она могла ему ответить…

Если бы были на свете волшебники, единственное, что она попросила бы, это сделать так, чтобы в ее жизни не было ни этого чудовищного диагноза, ни последних операций — уж сколько их она перенесла за свою жизнь…

Однажды в детстве, тяжело заболев, она получила осложнение на сердце. Лежала на кровати и даже пошевельнуться не могла. Не было сил. Неизвестно, как бы дальше сложилась ее судьба и смогла бы она вообще встать на ноги, если бы не их семейный доктор, которая на протяжении трех месяцев лечила ее кагором и шоколадом. У них с братом и так слабые сердечки были, этим они пошли в маму, а тут еще такое осложнение. Только выкарабкалась из этой болячки, снова заболела — на сей раз дифтеритом. И опять ее спасла Надежда Яковлевна Сендульская — их ангел-хранитель, семейный доктор. Благодаря ей маленькую девочку не отправили в больницу — оттуда она бы точно не вышла. Ее отвезли к маминой крестной в Черкизово — тогда это был пригород Москвы, и Надежда Яковлевна регулярно приезжала к ней. Однажды пришла глубокой ночью, и вовремя — она уже начинала задыхаться, а врач, которого вызвала мамина крестная, все не приезжал. Так интуиция семейного доктора вновь спасла маленькой девочке жизнь.

Неудачная операция по удалению аппендицита и, как следствие, — перитонит. Два месяца в больнице, первые две недели из которых врачи ничего не могли сказать ее родителям — она балансировала между жизнью и смертью.

На пике ее популярности в театре по Москве пронесся слух: «Шмыга слепнет!» У нее начались проблемы с глазами — резко упало зрение и, готовя новую роль, она вплоть до генеральной репетиции была на сцене в очках. На ощупь же, как про нее говорили, на сцену она, конечно, не выходила, но некоторые очертания были размыты. Спасало ее только то, что она прекрасно знала сцену и великолепно на ней ориентировалась. В течение нескольких лет она перенесла не одну операцию на глазах. Кудесникам врачам на время удалось вернуть ей зрение до единицы.