Николай Оцуп - Океан времени

Но, друг мой, не довольно ли видений —
Действительность бывает пострашней,
И знаешь, чем она обыкновенней,
Тем меньше сил сопротивляться ей.

Не торопясь часы проходят мимо,
И надо жить в усталости тупой
И стариться уже с неизгладимой
Презрительной усмешкой над собой.

Всё, что жизнь трудолюбиво копит,
Всё, что нам без устали дари́т, —
Без остатка вечное растопит
И в себе до капли растворит.

Как для солнца в ледяной сосульке
Форму ей дающий холод скуп,
Так для вечности младенец в люльке,
В сущности, уже старик и труп.

Что из виденного из всего
Твой последний выделил бы взгляд?
«Никого, мой друг, и ничего», —
Перед смертью правду говорят.
Да и почему бы не забыть
То, чего могло бы и не быть.

Нет никакой эпохи — каждый год
Всё так же совершается, всё то же:
Дыши — но воздуху недостает,
Надейся — но доколе и на что же?

Всё те же мы в жестокости своей,
При всех правителях и всех законах
Всё так же, и не надо жизни всей
Для слишком многих слишком утомленных.

Всё так же без шута и подлеца
Не обойтись, как будто мы на сцене.
Всё так же нет начала, нет конца
В потоке надоевших повторений.

И каждый, смертью схваченный врасплох
На склоне лет, растраченных без цели,
Всё тот же грустный испускает вздох:
«Да стоило ли жить, на самом деле?»

А все-таки, не правда ли, нет-нет
Любовь простая (о, всегда всё та же)
Мучительно походит на ответ,
На утешение, на счастье даже.

Какая пальма! Как она
Ветвями длинными поводит, —
Но даже римская весна
Во мне простора не находит.
В траве садовники лежат,
Закусывая и болтая.
Лопата одного лентяя
Чиста и блещет, как закат.
И хорошо семинаристам
В саду зеленом и ветвистом:
Недвижны ленты за спиной,
И взор сияет тишиной.
И англичанину в карете
Приятен Пинчио — сквозит
Листва. Какой спокойный вид,
Цветные пятна — это дети,
А небо, серое с утра,
Подобно куполу Петра.
Но явно гений святотатца
Затмил зиждителя-Отца:
Лазури не дано конца
И может ли она сказаться?
Подъемом каменно-крутым
И кривизной могучих линий
Как воля он необходим
Небес лазоревой пустыне.

Поэт в изгнании. Его смягчают муки:
Он полюбить успел чужой народ,
И хоть нерусские вокруг он слышит звуки
По-русски об Италии поет.
Она ему уже настолько верный друг,
Что флорентийский мул, и костромской битюг
И нашей песни стон, и здешнее bel canto,
Сирокко жгучее, и вой сибирских вьюг
И к Пушкину любовь, и Данте
Расширили земных владений круг,
Границы родины поэта-эмигранта.

Снег и снег, не измеришь докуда,
И песок обжигает верблюда…

Над полями экспресса свисток,
И призывы из тюрем и ссылки,

И ребенок кусает сосок,
Под которым нежнейшие жилки.

Лист на дереве, рыба в воде,
Человек на потухшей звезде.

Прояснилось — не за окном, во мне…
Природа же уныла и сонлива,
Полощется промокшая крапива,
Как водоросли темные на дне.

Я вспоминаю о великом дне…
Сегодня даль бесцветна и дождлива,
И веет чем-то грозным от залива,
Но все это, но все это — вовне.

Свободен я не только от природы —
Весь мир опустошающие годы
Уже не тягостны душе моей:
Я встретил лучшую из всех людей.

Почти упав, почти касаясь льда,
Над ним тем легче конькобежец реет;
Почти сорвавшись, на небе звезда
Тем ярче в ту минуту голубеет.

И ты, от гибели на волосок,
Мечтая пулей раздробить висок,
Опомнился на миг один от срыва —

И что ж? Душа, могильная вчера,
Как никогда сегодня терпелива,
И жизнь вокруг неистово щедра.

Наших волос вес
Тоже из главных чудес.

Дно мрака и света,
Глаз, наша краса,

Или рука — эта —
Истинные чудеса.

О несравненная
Мира частица,

Сердце, еще не уставшее биться!

Пересекая падающим путь,
Охотницы божественная форма
Не опоздает в воздухе нырнуть
За крохами взлетающего корма,
И даже пальцы длинные толкнув,
Из них добычу вырывает клюв.
И долго продолжается игра,
И что-то родственное ты у чайки
Уже улавливаешь, как сестра.
И правда: в этих быстрых, без утайки,
Без страха, без оглядки воровской
Охотницах — есть общее с тобой.

Коснулся ветер платья и волны
Среди залюбовавшихся прохожих.
Один я знаю, сколько глубины
В глазах твоих и грации, похожих
По смелости и строгой красоте
На легкий тот полёт, на крылья те.

Из города побег
(И не было погони?),
И на вершинах снег,
И мир как на ладони —

Восстановил меня
Для жизни, для искусства,
Как будто заменя
Изношенные чувства.

За все благодарю
Поверхности кривые,
Которые зарю
Встречают, как живые,

Всей зеленью лесной,
Цветами полевыми
И где-то надо мной
Пернатыми под ними,

Поющими, чертя
Мгновенные узоры.
Я счастлив, как дитя…
Благословляю горы!

Вечерами
Фонарями
Города с горы моей
Я любуюсь, забывая,
Что шагает боль живая
Под лучами тех огней.

Сердце, в прожитое глядя,
Не забудь, но Бога ради,
Отпусти врагам моим
Зло, испытанное нами,
И любуйся всеми днями
Жизни сквозь вечерний дым,
Как любуюсь я огнями
Города с его скорбями
Где-то под окном моим.

Измученный, счастливый и худой
Подснежник расплавляется весной.
Он весь — изнеможение и нега.
И так его негрубы лепестки,
Как умирающие хлопья снега,
Как выражение твоей руки.

Все, что себя любить повелевает
За чудо слабости и чистоты,
Власть надо мной твою напоминает —
Как ты сильна, как беззащитна ты!