Николай Оцуп - Океан времени

О ежедневная забота!
Ты на земле всего сильней.
Есть утешительное что-то
В живучей горечи твоей.

Среди друзей, среди чужих:
«Да что я спорю? Всё равно!» —
Ты шепчешь, вглядываясь в ни..
И, как в раскрытое окно
Дождя и листьев дрожь и звук,
Ты слышишь сердца грустный стук:

«Друг с другом ты, и та, и тот,
Не знать до самой глубины
(Глаза лукавят, голос лжет)
Навек, навек разлучены…»
Как если бы из гроба в гроб
Стучался к мертвецу мертвец,
И призывал, и доски скреб —
Таков у нас язык сердец.

Друг благодушный, мудрено ли,
Цветами, властью и вином
Отгородись от нашей доли,
Твердить о счастии земном?

Нет, ты не прячься, ты попробуй
В чужую долю заглянуть
И даже сам, своей особой,
Хоть день в несчастий побудь.

Да только берегись при этом —
С отчаянья за тех людей
Не стань доверчивым поэтом:
Чем лучше ты, тем люди злей.

Должно быть, тесно под землей,
Когда лежишь, зарыт,
Но жить не легче над тобой
Зияет и кружит

Простор, огромный до того,
Что лучше не глядеть в него.
И не глядишь, но разве здесь
Без неба, взаперти
Всю боль, и стыд, и холод весь
Легко перенести?

Свободный до последнего дыханья,
Как эхо, угасал божественный арап.
Почти не ведая, что смерть — этап,
Он как бы говорил живому: до свиданья.

Мучительно и страшно умер Блок:
С собой и с жизнью исступленно честный,
Он над провалом в холод неизвестный
С себя, как рубище, любовь к земле совлек.

Боюсь пространства, падающих звезд
Не выношу, как головокруженья,
И так вступаю на высокий мост,
Как будто от малейшего давленья
Он может рухнуть и ко дну пойти…

А вечером, примерно с девяти,
Когда в одно провалы и заборы
Сливаются и нет нигде опоры, —
Все, все, что составляет жизнь мою,
Все повисает «бездны на краю».

В жизни, которая только томит,
В небе, которое только зияет,
Что же к себе человека манит,
Словно свободу и мир обещает?

Вам не хотелось в прохладе полей
Или в вечернем дыму раствориться?
Вы не искали могилы своей?
Но отчего же, не в силах молиться

И не умея томленье прервать,
Мы обольщаемся снова и снова
И, безрассудные, ищем опять
Дружбы и нежности, света земного?

Все будет уничтожено, пока же
Мы любим, самой смерти вопреки,
И пальцы детских ног на летнем пляже,
И голубя на глине коготки.

И многое еще… Но только мало
Всей прелести земной, чтоб перестало
Из этой жизни влечь всего сильней
В то смутное, что кроется за ней.

Так долго мы искали, как умели,
Для мира объяснения и цели

И научились только день за днем
(Не разрубив узла одним ударом)
Довольствоваться тем, что вот — живем,
Хотя и без уверенности в том,
Что надо жить, что все это недаром.

На западе оно заходит. С юга
На северо-восток по радиусу круга,
Пути не замечая, — мысль моя
Меня перенесла в гранитные края
Твои, пустынная и чудная столица
Недавних грозных лет: и голоса, и лица
Таких-то (Гумилев, и Блок, и Сологуб)
Не только узнаю, но различаю губ,
Читающих стихи, такие-то движенья…

Их больше нет в живых, но для меня они
Живые. Все, чему дарили в оны дни
Мы сердце, воскресает. Продолжаю
И в Царское Село оттуда попадаю,
И гимназических товарищей моих
Встречаю, и они со мной среди живых.
На западе оно заходит… Имена
Священные, которыми она,
Европа, и сама священная, богата,
Всем говорите вы о там-то и тогда-то
Родившихся и живших. Только их
Никто из нас, еще сейчас живых,
Не мог живыми видеть. Отчего же
И эти с нами до конца, и тоже
Участвуют во всем, чем мы живем…
Я Дюрера люблю, и на его любом
Рисунке отдыхает взор духовный.
Он этого хотел, не правда ль? И любовной
Я благодарностью обязан двум другим:
Творенье вновь сотворено одним
В капелле той на потолке и стенах…
А станцы, где другой в достойных сценах
Так (о бессмертии) восстановил
Беседу мудрецов, что умереть забыл…
Все живо, что любовь к себе и восхищенье
Умеет (даже в нашем поколенье
Измученных чудовищной войной
И революцией, а главное — собой)
Свободно вызывать. Прими спокойно
Все то в себя, что победить достойно
Забвение. Восток и Запад… И закат
Чудесен, и восход, и в жизни, как возврат
Светила щедрого, и принял я твою
Жизнь драгоценную… К чужому бытию
Не только не ревнуешь ты — стократы
Усиливаешь свет чужих заслуг. Богаты
Особенных людей прекрасные дела,
Ты для меня всему какой-то придала
Необходимости и благородства
Последний блеск… Недаром нет и сходства
Сегодня у меня с тем, чем я раньше был:
В душе, как бы очищенной, вместил
Я все, что в ней тогда не находило места.
Мне мир в приданое ты принесла, невеста.

Когда лиловый дым вечерний
Пронзает ранняя звезда
И тихо с пастбища Оверни
Уходят сытые стада,

Когда с Лимани, не с лимана,
Как там, в Венеции, с полей,
Со дна сухого океана
Взлетает стая голубей,

Когда лазури, как Грааля,
Не видишь… что-то, где-то там, —
Тогда на родине Паскаля
Блуждает дух, не он ли сам?

По тихой улице, по дому
Скользит голубоватый свет,
И слышно спящему сквозь дрему:
«Ты должен верить — смерти нет!»

Но как при жизни голос дивный
Звучит сомнением таким,
Такой тревогой непрерывной,
Что мучиться ты хочешь с ним,
Еще не веря… Все обманет,
Прохладой утренней потянет,
И постепенно от того,
Что пело и сияло где-то,
Не уцелеет ничего
Перед лучами жизни этой.

Я и ты исчезнем: повторен,
Вновь и вновь достанется лишь вечный
В новых лицах подвиг и урон
На примерах темноты сердечной.
Огненная будет доброта
Вновь и вновь, тоскуя, убеждаться,
Что не нужно было и креста:
Что божественного здесь боятся
И не дух господствует, а плоть…
Святость жжет (не может побороть).