Николай Оцуп - Океан времени

Хороши Ставрогин и Печорин
Оба — только ли для женских глаз?..
Все-таки и я не только черен
Был, когда зараза из зараз,
Та же хворь, такая же проказа
Съела сердце… бедный василиск,
Не до социального заказа
Одиночке — соблазняет риск,
Дальше ужас, дальше отвращенье
И отчаянье, когда же мщенье?

Словно устрицу тупым ножом
(Створки раковины раздвигая
И ломая) достают с трудом —
Часто мне хотелось, чтоб тупая
Боль в меня проникла и нашла
Между ребрами, вторым и пятым,
Место, где когда-то жизнь была,
Чтобы крепким створкам, крепко сжатым
Уступить… Насилие — не путь,
Но с самим собой суровым будь!

Только, изменившийся духовно,
Не срывайся в прошлое опять:
Надо всем составом, то есть кровно,
И душой и телом, новым стать!
От всего, что голос из подполья
Подает, всем нашим существом,
Даже мускулами, от безволья,
Пусть с нечеловеческим трудом,
Надо навсегда освободиться…
Помни эпилептика-провидца!

Он-то знал, что изменяет свет
Весь состав и той, и этой ткани,
Что одной душе спасенья нет…
Страшно от усилий-содроганий
Тела немощного. Это — князь
Мышкин, и на дне его припадка —
Небеса… Почти как он трясясь,
Падал я в себя, чтоб зло и гадко
Жить привыкшую, больную плоть
Изнутри измором побороть.

Внутренних и внешних потрясений
Радует согласье… Поясню:
Я своей эпохи грозной гений
За его злодейства не виню.
Для меня они и грех, и кара…
Без свобод… И это поделом,
Потому что для такого дара
Требуется зрелости диплом.
Мы же, соль земли (и мы одни ли),
Что мы делали и чем мы жили?

Чем хотя бы Франция жила,
Цвет ума, и зоркости, и вкуса,
Чуда, кажется, она ждала
От дикарской свежести зулуса.
Жрица эроса, а не любви,
Пробуждение для тебя настало…
Веру строила не на крови,
И тебе уже свободы мало:
Вместо агнца — золотой телец,
Вместо воли — суета сердец.

Много более за Рейном было
Музыки (до театральности),
Варвара от ревности знобило,
Ярость обещала: разнести
Край искусственный, народ бездетный,
Богачей и умников права,
Рос огонь, для глаза незаметный…
Франция сразилась и жива…
Значит, жив еще и Карл Великий…
Но другие у земли владыки.

Вечный обновления закон
В глубине мистических туманов…
Сколько магии у трех, имен;
Гогенцоллерн, Габсбург и Романов.
Время императоров, царей,
Королей, придворных, этикета
Пышного, как золото церквей.
Только из рабочего Совета
(Первый — Хрусталева-Носаря)
Кто глядит на русского царя?

Человек выходит из народа
И бразды правления берет,
И не замечаешь перехода,
Потому что пуля, эшафот,
Революционное восстанье —
Где-то на земле, а в высоте
Ищет очень грозное сиянье
Нового, избранника, и те,
Рыцари на час или надолго, —
Жертвы властолюбия и долга…

Вольность и предвыборный плакат…
Спору нет… Но для чего помои?
Более чем двадцать лет назад
Я студентом читывал такое
На демократических стенах
В окружении моей Сорбонны
Что еще сейчас звенит в ушах
А ведь подписал большой ученый
Будущий министр: Painleve…
Как le temps perdu et retrouve [13],

Дни и годы, в горсточку развалин
Обратив давно ли молодых,
Им показывают, как печален
Смысл (и той и этой) урны их.
Впрочем, в избирательной — свобода
Некая (парламентарный строй),
И совсем она другого рода,
Если верится, — в последней, той,
Где ушедших прах и много тише
И милей, чем были их афиши.

Голосующая, но за всех —
Беспартийная. Ну что ей, смерти,
До программок этих или тех,
Что ей целые тома Джоберти
Или Милюкова: «Ах, вы — так,
Без небес? Ни храма, ни мистерий?
Но грудная жаба или рак —
Апокалипсические звери.
Вот я в вашу их вплетаю гниль.
Слуги верные! За дело! Пиль!»

Голос смерти и ее кортежа
Покрывают наши злобы дня,
Но другой, и слух, и сердце нежа,
Явственней доходит до меня:
Голос женский, сладостно-щемящий,
Как последний, может быть, ответ,
И мучительно переходящий
В то, что вынесло двух тысяч лет
Испытания и, всем на диво,
Возле гроба и сегодня живо…

Бог завыл, когда его герой
Палицей ударил, и богине
Тоже доставалось не одной
В дни, когда еще о смертном сыне
Мать бессмертная или отец
На земле заботиться умели…
Быт полубожественный… Конец
Откровениям… Осиротели
Мы, и даже мало греет нас
Свет пасхальных свеч и слово «Спас».

11

Сколько моментальных фотографий
Надо, чтобы жизнь восстановить
От рождения до эпитафий!
И прекраснейшей других — застыть
Не дано, как перед объективом,
На секунду и навеки: год
Следующий медленным наплывом
Подвигает и ее вперед
К разрушению. А сколько дивной
Прелести, как время, непрерывной,

У тебя. Нисколько и теперь
Ты не отрываешься от мира,
Но твои все явственнее «верь!»
И «не сотвори себе кумира!».
Дух и женщина, лицо и лик,
Муза и носительница света —
Сердце полонила и дневник.
Та очаровательна и эта,
Одинаково обеих чту.
И, на эту глядя и на ту,

Первой я боюсь. Она такая,
Словно мир нечестный в тягость ей,
И, притворное уничтожая,
Истинных она влечет людей.
Со второй мне радостнее: трепет
Целомудренности, и сейчас
Как бы девичьей, великолепий
Тех не лучше, но сближает нас.
Для меня прекрасная Елена
Чем-то отвратительна: измена.

Все мы развращенные, а ты
Словно заколдованное детство
Берегла в себе, и вот — цветы!
Нет в тебе ни злобы, ни кокетства!
И чем дальше, тем среди людей
Ты несчастнее. А все прелестна
Даже горестная, и моей
Нежности влюбленной неизвестно,
Где ее предел? Быть может, там,
Где витать назначено теням.

Все живущее щи цель, и повод,
И — в пыли дорога, и — крыла…
Ручка вдруг натягивает повод,
И кусает лошадь удила.
Две фигуры умные, две страсти.
Подлиннее кто из вас двоих —
Быстрый ли гигант червонной масти
Иль на нем, на диком, ты, для чьих
Жестов-указаний-вдохновений
Я искать не пробую сравнений…

Высшей школой верховой езды
Ты пренебрегла. Другие чары,
Вольного характера бразды,
Чудо делают и здесь. Чочары
Италийские, чья лень в седле
Тащит и корзину, и ребенка,
И дремоту, — как тебе, стреле,
Смотрят вслед! Но ты еще девчонкой
Знала же, что про тебя: «Джигит!» —
Горец под Тифлисом говорит.

Ни программы, ни хлыста, ни шпоры
Вот и в жизни у тебя, но ум
Тела (сердца) — на решенья скорый
И настороженный. Наобум
Что-то брякающих и педантов
Заставляешь подтянуться, быть
Выше им отпущенных талантов.
От тебя и умнику не скрыть
Муки за смешком… На лад настроясь,
Так с тобою друг безмолвный, то есть