Саймон Монтефиоре - Потемкин

Летом Потемкин лично занялся подготовкой экипажа флотилии. Его инструкции, предвосхищавшие суворовскую «Науку побеждать», описывают еще неведомые другим европейским армиям штурмовые десантные соединения: «Всего нужнее сделать разбор верный людям и узнать, кто имеет способность цельно стрелять, кто легче в бегу и кто мастер плавать; все построения должны производиться отменно живо, разсыпаться и тотчас строиться [...] Приучать их бегать и влазить на высоты, переходить рвы и прочее [...] обучать скрываться и подкрадываться к неприятелю, чтоб схватывать его часовых. К таковым экзерцициям и офицеры приучены должны быть». [906] Дубровин 1886. С. 120. Кавказский и Кубанский корпуса получили приказ разбить 40-тысячную армию Батал-паши.

В августе князь Таврический установил свою штаб-квартиру в Бендерах, на Днестре, откуда было удобно руководить армиями и флотом, оставаясь в контакте с Петербургом, Веной и Варшавой.

Новая кампания — новая возлюбленная: отношения с Прасковьей Потемкиной, которая провела со светлейшим два года, кончились в Яссах, и он отправил ее в лагерь к мужу. Возможно, за этим последовал короткий роман с Екатериной Самойловой, женой его племянника; — той самой, за которой под Очаковом ухаживал Роже де Дама.

Но скоро место «султанши» заняла княгиня Екатерина Долгорукова. Ей только что исполнился 21 год, нее называли самой красивой женщиной в России. «Ее красота поразила меня, — писала художница Виже-Лебрен. — В ее чертах есть что-то греческое и еврейское, особенно в профиль».

Кроме петербургских красавиц, двор Потемкина оживляли французские эмигранты, бежавшие от революции и поступившие на русскую военную службу. У графа Александра де Ланжерона, ветерана американской войны за независимость, высокомерного французского аристократа, презиравшего примитивных русских, азиатский стиль жизни светлейшего вызывал такое отвращение, что он верил самым злым сплетням про него и охотно повторил их в своих записках. Ланжерон был отставлен Александром I после Аустерлицкого сражения, потом прощен и назначен генерал-губернатором южных провинций — должность, с которой он не смог справиться больше одного года, — и только после всех этих разочарований он признал гений Потемкина и воздал ему должное.

Вслед за Ланжероном явился его более одаренный соотечественник, 24-летний Арман дю Плесси, герцог Ришелье. Внучатый племянник кардинала Людовика XIII и внук фельдмаршала Людовика XV, он унаследовал от первого знание человеческого сердца, а от второго терпимость к чужим взглядам. О Потемкине Ришелье говорил, что для него нет ничего невозможного — «он правит землей от Кавказских гор до Дуная, разделяя с императрицей власть над остальной частью империи». [907] Ришелье 1886. С. 147-149.

При дворе Потемкина в Бендерах царила «азиатская роскошь»: «В те дни, когда не было бала, общество проводило вечера в диванной. Мебель здесь была покрыта турецкой розовой материей, затканной серебром, на полу лежал златотканый ковер. На роскошном столе стояла курильница филигранной работы, распространявшая аравийские ароматы. Разносили чай нескольких сортов. Князь был обычно одет в кафтан, отороченный соболем, со звездами св. Георгия и Андреевской, украшенной бриллиантами». Рядом с Потемкиным почти все время находилась княгиня Долгорукова — на ней «был костюм, напоминавший одежду султанской фаворитки — недоставало только шаровар». [908] Головина 1996. С. 106.

Ужины происходили «в роскошной зале»: «кушанья разносили рослые кирасиры в черных меховых шапках с султанами и в посеребренных перевязях. Они шли по двое» — как стража в представлениях трагедий. «Во время ужина прекрасный роговой оркестр из пятидесяти инструментов, под управлением Сарти, исполнял лучшие пьесы. Все было великолепно и величественно». [909] Там же.

Среди собравшихся в гостиной Потемкина «можно было видеть восточного принца, лишенного трона и три года проведшего в передних комнатах князя, другого принца, ставшего казачьим полковником, ренегата-пашу, македонского и персидского послов». [910] Langeron ААЕ 20:158 (Evenements de 1790-1791). Разумеется, подобные картины сами просились на полотно. «Мне доставило бы удовольствие иметь хороших живописцев, которые работали бы здесь под моим наблюдением», — писал Потемкин Кауницу в Вену. [911] РГВИА 52.2.47.12 (Потемкин Кауницу, окт. 1790).

«В военном лагере, — отметил Ришелье, — князя сопровождает все, что услаждает жителей столичных городов». В самом деле, ужины, музыкальные вечера, карточная игра, ухаживанья, любовные интриги — все было как в Петербурге. Роскошь, которой он окружил Долгорукову, «превосходила все, что мы знаем по сказкам 1001 ночи. [912] Richelieu 1886. С. 147-149; Vigee Lebrun 1879. Vol. 1. Р. 321. Как-то раз она сказала, что любит цыганскую пляску. Потемкин немедленно вызвал из Кавказского корпуса двух ротмистров, которые, как он слышал, были «мастера плясать по-цыгански»: «когда их привезли, одели одного из них цыганкою, а другого цыганом, — вспоминал адъютант Потемкина Лев Энгельгардт, — я лучшей пляски в жизни моей не видывал. Так поплясали они недели с две и отпущены были в свои полки на Кавказ». [913] Энгельгардт 1997. С. 88.

Князь решил построить для своей возлюбленной подземный дворец, и два полка гренадер работали над новой резиденцией две недели. Интерьер украсили греческими колоннами и бархатными диванами. В подземном дворце Долгоруковой имелась целая анфилада комнат, а в гостиной — хоры для музыкантов (чуть приглушенный звук инструментов производил особое впечатление на слушателей). Во время обеда в честь дня рождения княгини, когда подали десерт, дамы вместо конфет получили стеклянные вазочки, наполненные брильянтами.

Игнорируя правила светских приличий, «оживляемый страстью и уверенный в своей абсолютной власти», Потемкин иногда забывал о присутствии гостей и оказывал княгине, словно безродной куртизанке, «чрезмерно вольные» знаки внимания. [914] ААЕ 20: 226. Langeron (Evenements de 1790-1791).

Муж Долгоруковой, князь Василий Васильевич, роптать не смел. Ланжерон вспоминал, как однажды светлейший схватил князя за ворот и закричал: «Всеми своими орденами ты, несчастный, обязан мне одному!» Эта сцена, по словам француза, «вызвала бы немалое удивление в Париже, Лондоне или Вене». [915] ААЕ 20: 143. Langeron (Evenements de 1790-1791). Вероятно, именно к роману с Долгоруковой относится эпизод, записанный Пушкиным как случившийся с некой графиней двумя годами раньше: «Князь Потемкин во время очаковского похода влюблен был в графиню ***. Добившись свидания и находясь с нею наедине в своей ставке, он вдруг дернул за звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини ***, человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожимая плечами: «Экое кири куку!» [916] Пушкин. Ак. Т. 12. С. 173.