Филипп-Поль де Сегюр - Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I

В этом плане было все предусмотрено: Курляндия должна была прокормить Макдональда, Самогития — Удино, плодородные равнины Глубокого — императора. Южные провинции должны были сделать остальное. Притом же главный магазин армии находился в Данциге, а большие пакгаузы — в Вильно и Минске. Таким образом, армия должна была быть связана с землей, которую она освободила, а да этой земле реки, болота, продукты и жители — все присоединялось к нам и готовилось нас защищать!

Таков был план Наполеона. Он осматривал Витебск и его окрестности как бы для того, чтобы познакомиться с местностью, где должен был долго прожить. Приступили к устройству всякого рода учреждений, построили тридцать шесть хлебопекарен, которые могли одновременно испечь 29 тысяч фунтов хлеба. Но не ограничивались только тем, что было полезно, а приступили и к украшениям. Так как вид дворцовой площади портили кирпичные здания, то император приказал своей гвардии сломать их и унести обломки. Он даже помышлял уже о зимних удовольствиях — парижские актеры должны были приехать в Витебск. Но так как этот город был теперь безлюдным, то Наполеон рассчитывал, что зрительницы сами явятся из Варшавы и Вильно.

Его звезда еще светила ему. Было бы счастьем для него, если бы он не принял впоследствии порывов своего нетерпения за вдохновения своего гения!

В этот же день он во всеуслышание обратился к одному администратору со следующими замечательными словами: «Ваше дело, милостивый государь, позаботится о том, чтобы мы могли здесь жить, потому что, — прибавил он громко, обратившись ко всем офицерам, — мы не повторим глупости Карла XII!» Но вскоре его поступки опровергли его слова, и все удивлялись равнодушию, с которым он отдавал приказания, касающиеся такого обширного устройства.

Впрочем, умеренность первых речей Наполеона не обманула его приближенных. Они помнили, что при виде пустого лагеря русских в покинутом Витебске он резко повернулся к ним, услышав, что они радуются победе, и вскричал: «Уж не думаете ли вы, что я пришел так издалека, чтобы завоевать эту лачугу?..» Все знали, впрочем, что имея в виду грандиозную цель, он никогда не составлял определенного плана и предпочитал руководствоваться обстоятельствами, что более отвечало быстроте его гения.

Наполеон льстил себя надеждой, что получит от Александра новые предложения мира. Лишения и ослабление армии озаботили его. Надо было дать время длинной веренице отставших и больных добраться сюда и присоединиться к своим корпусам или же лечь в лазареты. Надо было, наконец, создать госпитали, собрать припасы, дать отдых лошадям и подождать походные лазареты, артиллерию, понтоны, которые еще тащились с трудом по литовским пескам. Переписка с Европой могла служить ему развлечением. Само жгучее небо останавливало его здесь! Таков уж здесь климат! Он состоит из крайностей, неумеренностей. Небо либо все иссушает, либо все заливает, сжигает или замораживает эту землю, со всеми, ее жителями, которых оно, как будто, должно было защищать. Коварная атмосфера! Жара ослабляла нас и делала более восприимчивыми к холоду, который должен был в непродолжительном времени дать себя почувствовать.

Император был не менее других чувствителен ко всему этому. Но когда отдых подкрепил его, а от Александра не явилось ни одного посланного, и когда им были сделаны все распоряжения, его охватило нетерпение. Он стал беспокойным. Может быть, как все деятельные люди, Наполеон тяготился бездействием и скуке ожидания предпочитал опасность, или же он был охвачен жаждой приобретения, которая у большинства бывает сильнее радости сохранения или боязни потерь?

Тогда-то образ взятой в плен Москвы завладел его мыслями. Это был конец его боязни, цель всех его надежд, и в овладении ею он находил все! С этой минуты уже можно было предвидеть, что такой беспокойный и великий гений, привыкший к кратким путям, не станет дожидаться восемь месяцев в бездействии, чувствуя, что цель у него находится под рукой, и достаточно будет двадцати дней, чтобы ее достигнуть!

И вам не следует торопиться судить об этом необыкновенном человеке на основании слабостей, присущих всем людям. Пусть выслушают его самого и тогда увидят, до какой степени его политическое положение усложняло его военную позицию. Позднее менее будут осуждать принятое им решение, когда увидят, что судьба России зависела от физических сил и здоровья Наполеона, которое изменило ему у самой Москвы!

Однако сначала он даже самому себе, по-видимому, не осмеливался признаться в таком дерзком плане. Но мало-помалу Наполеон стал смелее и принялся обсуждать его. Тогда-то нерешительность, все время терзавшая его душу, завладела им. Император бродил по своим апартаментам, точно преследуемый этим опасным искушением. Он брался за работу и снова бросал ее, ходил без всякой цели, справлялся о времени, смотрел на погоду. Он останавливался, поглощенный какою-то мыслью, распевал что-то с озабоченным видом и снова начинал ходить.

В этом состоянии озабоченности он говорил отрывистые фразы тем, кто попадался ему навстречу: «Ну, что ж нам теперь делать? Останемся здесь? Или же пойдем дальше вперед? Можно ли останавливаться на такой славной дороге?» Но ответа он не ждал и отправлялся опять бродить, как будто искал чего-нибудь или кого-нибудь, кто помог бы ему решиться.

Наконец, точно сраженный своей нерешительностью и обремененный тяжестью такой важной идеи, он бросался на одну из кроватей, расставленных по его приказанию в комнатах. Его тело, истомленное жарой и напряжением мыслей, оставалось прикрытым только самой легкой одеждой. Так он проводил в Витебске большую часть своих дней [70] Из воспоминаний Констана Вери: «В Витебске стояла такая невыносимая жара, что император чувствовал себя совершенно измученным и не переставая жаловался на это В своей комнате он почти не надевал мундира и часто, обессиленный, валился на кровать, чтобы отдохнуть В таком виде он часто принимал высших офицеров, хотя в его правилах было всегда появляться перед ними в мундире. (Наполеон. Годы величия, стр. 375). .

Но когда тело его отдыхало, ум продолжал работать еще напряженнее. Как много побудительных причин толкало его к Москве! Как перенести в Витебске скуку семи зимних месяцев? Он, который всегда сам нападал, теперь принужден был обороняться! Эта роль была недостойна его! У него не было для нее опыта, и она плохо соответствовала его гению.

Тогда, точно приняв внезапное решение, он вставал, как будто боясь раздумывать, чтобы не поколебаться опять. Им уже овладел этот план, который должен был доставить ему победу. Он спешил к своим картам. На них он видел Смоленск и Москву, великую Москву, святой город! Все эти названия он повторял с удовольствием, и они как будто еще более подстрекали пылкость его желаний. При виде этой карты, разгоряченный своими опасными идеями, он находился словно во власти гения войны. Голос его становился крепче, взор ярче и выражение лица более жестоким. Его избегали тогда столько же из страха, сколько из почтительности… Но, наконец, его план был готов, решение принято и путь намечен! Тогда Наполеон успокоился, точно освобожденный от тяжелого бремени, черты его лица прояснились и снова приняли прежнее спокойное и веселое выражение.