Лев Данилкин - Человек с яйцом

Очень скоро выясняется, что в Грозном, на цементном заводе, убит его друг — помощник начразведки ВДВ подполковник Владимир Селиванов, который приехал в расположение штаба десантных войск и в ночь на 1 января был застрелен снайпером. Они дружили еще с Афганистана, втроем с Поповских, начальником погибшего. Он еще с советских времен приятельствовал с десантниками из окружения Язова, ездил с ними в Азербайджан к Алиеву.

На похоронах Селиванова, бредя за гробом, он вдруг вспомнил об этом совпадении — новогодний шабаш в ЦДЛ и бойня в Грозном; это была классическая «романная ситуация», сулившая удачную охоту на «метафору современности». Он еще раз обдумал заявление Невзорова и подумал, что, пожалуй, все-таки тот был прав: там, в Чечне, складывается ключевой конфликт современности. Он понимает, что надо ехать туда: смотреть. Для этого приходится запрашивать разрешение у Грачева. А надо сказать, Проханов был не тот человек, который был с министром обороны на короткой ноге: в каждом номере «Завтра» разоблачались махинации, совершенные при выводе Западной группы войск, не говоря уже о том, что именно прохановская газета, а не «МК», впервые назвала министра «Пашей-мерседесом». Грачев даже вызывал Александра Андреевича к себе в кабинет и просил прекратить критику.

Как бы то ни было, он составил письмо на имя начальника Генштаба с просьбой направить его — писателя, знатока войны — в действующую армию. Через знакомого письмо было передано Грачеву, и тот не стал возражать: «Это поступок был», — комментирует Проханов. Это ведь он, кстати, Грачев, в «Чеченском блюзе» лупит Бернера-Березовского в бане? «Да». Почему он согласился отправить туда Проханова? По-видимому, был уверен, что Проханов не включится в травлю армии, чем вовсю занималась либеральная пресса, и особенно НТВ, занявшее открыто прочеченскую позицию.

Из-за всяких проволочек попасть в Чечню ему удалось уже в самом конце февраля. В Моздоке он приземлился на Чкаловском аэродроме; лидера духовной оппозиции и певца афганской войны встречают представители ВДВ. Передавая писателя по этапу, они доставляют его в Грозный, который весь усеян трупами, за Сунжей по-прежнему идут бои. Он знакомится с выжившими десантниками Моздокской бригады, которые сумели продержаться на Вокзальной площади, пока к ним прорывались морпехи Рохлина и Бабичева (эти два генерала сжимали кольцо вокруг Грозного и добивали там дудаевцев, которые, впрочем, все равно просочились и ушли).

Попав на фронт, он пытается найти ответ на очевидный вопрос, каким образом командование могло подставить танки под удар чеченских гранатометчиков. Из разговоров с офицерами он выясняет, что странная новогодняя операция объяснялась тем, что Ельцин требовал блицкрига, а Грачев, как будто нарочно решив во что бы то ни стало попасть в роман Проханова, решил грозненской победой отпраздновать свой день рождения, заявив, что для усмирения мятежной республики ему будет достаточно одного десантного полка. Именно благодаря ему, по мнению Проханова, была заживо сожжена Моздокская бригада. Тем не менее некоторых чисто военных просчетов, связанных с незнанием специфики городских боев — вроде отсутствия прикрытия, он так и не смог понять: «это было какое-то уже такое постсоветское умопомрачение». С другой стороны, позже стало понятно, что именно Грачеву хватило мужества взять на себя ответственность за события новогодней ночи и срочно перебросить в Грозный десантников Рохлина и Бабичева, которые без лишних сантиментов разбомбили город к чертовой матери.

Ему важно было оказаться на натуре, чтобы насытить придуманную романную модель деталями, мясом. Грозненская часть его экскурсии длится два дня. Десантники возили его на своих боевых машинах, показывали площадь Минутка, сожженную бронетехнику, стены, у которых расстреливали пленных танкистов. Спешившись, он рассматривает остатки окровавленных камуфляжей, только-только остывшие гильзы, воронки на мостовых, раскатанные траками головы, на которые никто не обращает внимания. При перемещениях впереди всегда шел снайпер. Его поразило, что каждый дом в Грозном разрушен по-своему: один сплюснут, другой рассыпан по камушку в диаметре сотни метров. Особенно чудовищным кажется дудаевский дворец — очередной дворец, преследующий его архитектурный тип — «огромный саркофаг, такой страшный, исстрелянный, пантеон смерти». Жуть выплескивается даже с фотографии — Проханов в бушлате, с короткоствольным автоматом за плечом, позирует на фоне выжженного мертвого здания. Облазав весь город, с чердаков до подвалов, он обнаружил, что в Грозном не осталось ни одного целого дома — «он весь напоминал такую раковину, на которую наступила нога, весь состоял из черепков огромных. Но внутри черепков еще жил моллюск». В катакомбах ползали люди, пережившие ад; в сознании Проханова тут же начали возникать первые герои задуманного романа, ему оставалось только зафиксировать их. Так, в числе прочих, он знакомится с 35-летним чеченским художником, который бродил по развалинам и рассказывал ему о мистическом восприятии происходящего — «это была такая астральная чеченская йога», не ислам; этому существу будет отведено отдельное место во втором чеченском романе, «Идущие в ночи», где персонаж по имени Зия произнесет несколько монологов о чеченцах; как всегда, художник станет медиатором между враждующими сторонами, естественная его функция.

Грозный. Дворец Дудаева.

Наконец, однажды Проханову рассказывают о грозненском аналоге сталинградского дома Павлова — очаге сопротивления на Вокзальной площади, продержавшемся несколько дней в плотном кольце боевиков. Увидев это трехэтажное кирпичное строение, он сразу понимает, что нашел лаз в свой роман — вот он, сюжет, через который можно транслировать «романную ситуацию». Таким образом, эффектный сюжет «Чеченского блюза» — не выдумка, и Проханов в самом деле был знаком с выжившими солдатами, которые обороняли этот дом. Дальше началась стандартная работа писателя — подбор антуража, ландшафтов, деталей. Из Грозного — уже наступил март — они отбыли под Аргун, в расположение сводного полка 404-й дивизии, которая вела бои за город. «Река Аргун, на той стороне город, а передовые части вышли по эту сторону на поле, оно называется „пластилиновое поле“, потому что весной превращалось в жижу, в которой медленно утопаешь по колено». В окрестностях он видит странную картину, «цветение смерти»: рядом с обрубком взорванного газопровода, который горит вот уже несколько месяцев, распустилась вишня; образ, который он перенесет в роман. На передовой, беседуя со снайперами, артиллеристами, вертолетчиками, он начинает замечать другие несообразности этой войны: десантники, которые должны использоваться как штурмовики, захватывать с воздуха укрепплацдармы противника и идти дальше, оставляя территорию пехоте, неделями сидят в окопе, для чего они не приспособлены. В марте Черномырдин объявляет перемирие и, к изумлению всей армии (которая пока еще не свыклась с тем, что термин «предательство» станет одним из самых распространенных применительно к этой войне), останавливает победоносное наступление войск. Каждый день перемирия давал чеченцам колоссальные преимущества: они лихорадочно строят укрепрайоны, и впоследствии войскам придется увязать на недели там, где они могли проскочить за часы.