Лев Данилкин - Человек с яйцом

Разумеется, в первые приезды он мало что понимал в политической подоплеке происходящего. Афганистан стал первой его настоящей горячей точкой, он, еще не подозревая, что станет охмурителем русских мальчиков, «певцом афганской войны», жадно впитывает в себя экзотику — военную, географическую и революционную. По-видимому, он испытывал комплекс не попавшего на войну — даже на Даманский он приезжал, когда все уже кончилось, — и вот, наконец, началось! Его Испания. Он рассказывает об этом едва ли не с надрывными интонациями Радзинского. Афганистан показался ему удивительно разнообразным географически: здесь были пустыни, горы, оазисы, снега и тропики. Ущелье Пандшер, перевал Саланг, Джелалабад, Бамианские фигуры, Герат, Кабул. А эти люди все на одно лицо, похожие на бен Ладена! Со свойственным ему умением воспевать все, в чем заложен ресурс «инаковости», отрицания обывательского здравого смысла, он вцепляется в эту страну руками и ногами.

«Батальон спецназа, погрузив в самолеты оружие и бронемашины, по заданию государства летел на Луну», — описывает он переброску войск во «Дворце». «Это и была та луна, на которую он прилетел, не в пустыню и льды, а в тысячную толпу, в музыку, в дым жаровень. Луна была населена смуглолицым народом, клубившимся у мечетей и рынков». Вместо страха перед разверзшейся бездной он испытывает удивление: удивительный город, удивительные рынки, удивительный дворец. Его поражает кишение, смуглые горбоносые лица, бесконечный ресурс предательства, враждебности. «Словно в земле раскрылись щели и трещины и оттуда, из неисчерпаемых глубин, вываливалось людское варево, бурлило, клокотало как лава, заселяло землю горбоносыми, черноглазыми, темнобородыми людьми в повязках, чалмах и тюрбанах, в плещущих шароварах, в безрукавках, в долгополых балахонах. Все это множество толпилось, обступало лавки, приценивалось, присматривалось, било по рукам, вскрикивало, смеялось, гневалось, считало деньги, хватало кули, сердито плевалось, усаживалось в чайхане и снова текло в проулках, лабиринтах громадного восточного рынка, над которым возносился зеленый глиняный минарет, похожий на прозрачную солнечную сосульку».

В первый приезд он посещает Кабул и осваивается в ситуации. Только что десантники осуществили государственный переворот в чужом городе. В городе зреет контрпутч хозарейцев, подстрекаемых ЦРУ. Он бродит по мятежному городу, насыщенному опасностью: шальные пули, всплески ярости толпы, восточная немотивированная агрессия. Однажды, на рынке, события начинают развиваться по самому худшему сценарию. Он уже подумывает о том, как его гроб повезут в Россию той же дорогой, что грибоедовский; ему удается ускользнуть от толпы погромщиков лишь потому, что он вышел на улицу, нарядившись в мусульманскую одежду.

Заглотнув крупную порцию впечатлений, он приходит к выводу, что ее будет достаточно как материала для романа. Сшитое на живую нитку из репортажей в «Литературку» «Дерево» — роман скорее не про войну, а про мир. Журналист Волков приезжает в Афганистан, где беседует с местными пламенными революционерами-партийцами, участвует в различных мероприятиях новой власти, знакомится с интернациональным коллективом из соцстран, поднимающих молодую страну, и влюбляется в Марину, переводчицу с пушту. Центральное событие романа — хозарейский (одна из народностей) путч в Кабуле: русские пытаются накормить город, а моджахеды пугают духанщиков. Самые драматичные эпизоды происходят на хлебозаводе, который становится «фабрикой по переработке путча». После отбитой атаки «Волков держал добытый в бою автомат, и в этом сочетании хлеба и оружия, пшеничной плоти и легированной стали чудились извечные символы человеческой природы, знаки всех времен и народов, всех революций и войн, и он, перепачканный белой мукой, с черными от порохового нагара руками, жил под этой геральдикой. „Хлеб и оружие, — думал он. — И еще кровь…“» Разумеется, в романе обнаруживается классический персонажный тандем книг о «братоубийственной» гражданской войне — два враждующих брата: Насим и Назир.

Обложка «Роман-газеты».

Драма о злоключениях Насима и Назира была отпечатана в 1982 году тиражом 200 000 экземпляров, а кроме того, мгновенно заброшена в издательство «Прогресс» переводчикам на английский, немецкий и испанский (в Ленинке все это есть — Un arbor en el centro de Kabul и проч.). Официальная критика приняла явно одиозное и дико сырое «Дерево» — первое художественное произведение об афганских событиях — теплее, чем все предыдущие тексты Проханова вместе взятые. В нем не было футурологических фанаберий, версия автора совпадала с генштабистскими ориентировками (совпадала — не синоним «вписывалась»), абстрактный братский народ был представлен несколькими конкретными тружениками. Для «Дерева» на скорую руку придумали жанровый термин «политический роман»; репортажность и скороспелость оправдывались безоговорочно, злободневности аплодировали. «Александр Проханов написал политический роман, который по природе жанра не может не быть насыщен публицистичностью», писал осторожный обозреватель «Нового мира» (1982, № 12).

Было бы ложью утверждать, что «Дерево» — вранье от первой до последней страницы, но это, безусловно, односторонний и тенденциозный взгляд на события, скорее мифотворение, чем журналистика. Хотя pas de mieux и он производил немалый эффект: «Этот роман в то время воспринимался как информативный… Официальная версия сводилась к тому, что советские войска помогали рыть арыки и сажать деревья. А я показал — кабульский путч, война, смерть, типы, партии „Хальк“ и „Парчан“ — всю эту кашу. Радиостанция „Свобода“ 5 или 6 передач посвятила чтению этого романа. Для „Свободы“, для врагов западных этот роман открыл глаза на происходящее, они хотели через свою радиостанцию показать русским, что творится в Афганистане».

Любопытнее не тогдашние, явно во многом инспирированные идеологической конъюнктурой отклики, а перестроечные — свидетельствующие, как этот роман был воспринят публикой «на самом деле». Критик Матулявичус, отметив новизну темы и оперативность автора, говорит, что «роман об афганской революции явно не состоялся». «Уровень художественного воплощения образа Волкова не выдерживает критики и губит книгу об афганской революции». Критик предполагает, что все «обмороки» героя и лирические отступления повествователя связаны с тем, что, «по-видимому, ему (автору. — Л. Д. ) не хватало афганского материала, и поэтому он решил дотягивать за счет воспоминаний». «Прошлое героя — не единая тема, при помощи которой автор пытается „дотянуть“ афганский материал до романного объема», — замечает критик и указывает на адюльтерный сюжет с переводчицей Мариной. «Но даже при воплощении такой деликатной темы писатель остается верен своей помпезной манере <���…>». «Содержание книги наводит на мысль, что происходящее в Афганистане для писателя является лишь фоном, на котором он разворачивает описание „доафганских“ жизненных мытарств своего героя Волкова, его любовных приключений. Опасности преподносятся „порциями“, и это, видимо, должно заставить читателя проглотить и все остальное, нередко не только не имеющее никакого отношения к афганским событиям, но и надуманное или вовсе сомнительное». Резюмируя: «могла получится небезынтересная публицистическая книга — все испортила низкопробная беллетристика». Насчет термина «низкопробный» можно поспорить, но нельзя отрицать, что это вполне здоровый взгляд на предмет.