Лев Данилкин - Человек с яйцом

Феномен «Горящих садов» определенно феномен того же рода, что «Бондиана», — цикл произведений, появившихся на закате Британской империи. Все четыре романа о Белосельцеве имеют отчетливое сходство с флеминговскими историями про спец-агента Бонда. Сконструированные внутри другой, разумеется, беллетристической традиции, они тоже, по сути, построены на формуле, включающей в себя неподкупного героя-гедониста, сцену инструктажа вначале, встречу со злодеем (Маквиллен, Дженсон Ли), экзотической красавицей, поездку-задание и миссию спасти мир от мировой войны. Белосельцев — такой же продукт газетных заголовков своего времени, как и Бонд. Существенное отличие «Горящих садов» от «Бондианы» состоит не в более скромном бюджете сериала (ну да, Бонд выезжал из моря на «Лотусе», Белосельцев — на боевой машине десанта), а в сути. Белосельцев отправлен в поход не столько разведкой, сколько Богом. Вместо арсенала, предоставленного Q, главное оружие русского шпиона Белосельцева — ресурсы его души, способность галлюцинировать, плюс, не смейтесь, набор сувениров — значки, ручки, водка, открытки с видами Москвы. И если герой Флеминга за столом рассуждает о достоинствах шампанского и белужьей икры, то Белосельцев произносить пламенные монологи о любви к государству, с распадом которого, собственно, востребованность этих «Садов» резко пошла на убыль.

Едва ли можно прогнозировать, что Проханова, даже при его нынешней рейтинговости, ждет такая же мировая слава, как Киплинга, — но и вряд ли от «Горящих садов» ничего не останется. Этот пепел имеет свою цену, в том числе очень практическую: эти тексты — идеальный материал для сценария сериала про советского Индиану Джонса, советского Киплинга, советские «длинные» 70-е, про еще одну «великую эпоху», каких в истории России было слишком немного, чтобы запросто отказываться от них.

Однажды, в начале 80-х, в программе «Время» показали репортаж из Кремлевского дворца съездов. К декорированному красным кумачом заднику приколот бумажный профиль Ленина; камера надолго задерживается на геронтократах в президиуме (это был очередной юбилей Союза писателей), наезжает на секунду на стакан воды докладчика в тот момент, когда тот цитирует генсека. Ближе к концу репортажа, когда идеологическая компонента уже отработана, а ордена вручены, оператор панорамирует зал, и несколько мгновений зритель может наблюдать целый ряд, состоящий из хохочущих мужчин, резко контрастирующих со своими соседями: демонстрирующий мелкие зубы кореец, крупный зуброобразный славянин, бородач с ясно-бездонными глазами. Рядом с корейцем можно увидеть необычно загорелого мужчину, с черными волосами почти до плеч: он улыбается только глазами. Это Проханов, он только что прилетел с берегов Лимпопо и сразу из Шереметьева рванул сюда, сильно опаздывая. А смеются они потому, что, плюхнувшись рядом с Кимом, он тотчас же спрашивает, знает ли тот, где у женщины находится аппендикс? «Где?» — спрашивает простодушный Ким. Маканин, Орлов, Крупин и другие «сорокалетние» уже прислушиваются к разговору. «Как войдешь, так слева…» [9]

«Это был такой диссонанс официозу», — комментирует казарменную остроту своего приятеля Ким, мемуарист. Официальные органы, надо сказать, пропускали такого рода диссонирующие ноты мимо ушей. К лету 1981-го Проханов уже член правления Союза писателей СССР, он выступает на 7-м съезде, и стенограмма публикуется в «ЛГ» с фотографией автора. У него великолепный доступ к публикациям — «ЛГ», «Правда», «ЛитРоссия», «Октябрь», «Знамя», «Сельская молодежь», «Юность», «Молодая гвардия». Он сближается с главредом «Знамени» Вадимом Кожевниковым. Они много времени проводят вместе, и тот прочит его чуть ли не в преемники. Не только он. Однажды ему присылает личное приглашение к себе на юбилей сам Шолохов — «к удивлению всего секретариата, всей партийной элиты, номенклатуры, которые все чаяли туда попасть». Шолохов, бывший для советской литературы тем же, что Толстой для русской интеллигенции, — кумиром, живым воплощением литературоцентризма, моделью писательского успеха, популярности и влиятельности, — давно его интересовал. Он видел его однажды на приеме в Кремле, среди обожателей, и остро почувствовал магнетизм этого «невысокого изящного человека с веселыми голубыми глазами». Писатель был единственно возможным в советской империи вторым центром, и вместе с генсеком они, «как электроды, опущенные в раствор, управляли пространством, соперничали между собой, перетягивали друг к другу заряженные частицы» («Надпись»).

И вот этот человек пригласил его на свой юбилей, прислал в Союз писателей письмо, где отдельной строкой был упомянут Проханов, которого он хотел бы видеть. Для читателя с хорошим воображением это выглядело так, будто умирающий вожак стаи выбрал наследника. Не понимая, как такое может быть, Проханову позвонили из аппарата СП, сообщили ему о требовании Шолохова, и они поехали в Вешенскую. В купе были писатель Михаил Алексеев, главный редактор журнала «Москва», и Егор Исаев, поэт, лауреат Ленинской премии. Они делали вид, что ничего особенного не произошло, и мирно пили с ним водку, но иногда посматривали на него «как-то диковато», поскольку тот нарушил табель о рангах. Что он там делал? «Я, например, видел, как скворец перелетел через ограду шолоховского дома. Я шел по берегу Дона…» Ok, а Шолохов-то? «Когда я оказался на юбилее, я увидел маленького человечка, ослабевшего, ничем не напоминавшего рубаху-парня, с таким сахарным запястьем, которое вот-вот должно было обломиться, он молчал, а вокруг него бушевали гигантские мужики: секретари обкомов, генералы, налитые коньяком, гемоглобином, директора атомных заводов, начальники округов, все мечтали с ним чокнуться. У него уже были кризы гипертонические, он уже умирал, и он просто молчал и так держал рюмочку. Как такой Будда. Они все теснились, я все боялся, что они его затопчут, слоны. Я издалека смотрел. Просто стоял и пил коньяк. Вдруг ко мне подбежал Верченко (секретарь СП по организационно-творческим вопросам. — Л. Д. ): ты чего не идешь? Я последним подошел и чокнулся. Видел его глаза, наполненные слезами. Больше ничего, ни слова. Но тем не менее это был знак».

В самом начале 80-х Союз писателей предоставляет Проханову — «за мои военные подвиги» (улыбка) — жилплощадь на Тверской, где раньше квартировал Ираклий Андроников, а до него Исаковский; в начале нулевых ее посетит писательница Козлова и при осмотре найдет еще несколько поводов вытереть о Проханова ноги в своем романе «Открытие удочки». В тот момент самым наглядным образом происходила ротация писательских элит: Союз писателей СССР построил несколько домов для писателей в районе проспекта Мира, и недавно обласканных государством литераторов селили туда, в стометровые квартиры. Сталинские территории — дом на Тверской и в Лаврушинском, наоборот, освобождались. Их предоставляли писателям, которые были с точки зрения тогдашнего Союза самыми перспективными.