Лев Данилкин - Человек с яйцом

«Как всегда у Белосельцева, у меня раздался звонок. Он сказал, что приехал из опаленного Чернобыля, из Припяти, его выселили, ему даже негде остановиться. И он сказал, что понимает, что все радиоактивные, а уже был психоз в Москве, но, может, вы позволите хотя бы вещи оставить. Я: „Конечно, ради Бога, приходи“».

Прожив с Водяновым несколько дней, насмотревшись на его радиоактивный чемодан, его радиоактивное пальто и пиджак, которые висели у него в шкафу, он понимает, что ему надо оказаться там, в Чернобыле. Тут же он сам берет командировку от «Правды» и летит в Чернобыль, уже зная, что едет за материалом для романа о Водянове, строительстве и взрыве.

«Вот смотрите, — показывает он мне металлическую трубочку, — мой дозиметр, счетчик Гейгера. Там должны быть страшные показания». Предсказание не сбывается, никаких показаний не видно, но трубка — красноречивый сувенир. Об ужасе того, что он там увидел, можно судить по приступу не характерного для него косноязычия, который вызывает у него воспоминание об аварии: «…поразительно… что-то космическое…». На фотографиях мало что понятно — вот он стоит в белой робе, как сотрудник какой-то фантомасовской лаборатории. Сзади — вертолет, с баками, наполненными дезактиваторами. На этом вертолете он зависал над развороченным блоком, когда, по проекту академика Велихова, сверху в кратер реактора вбрасывались дымовые шашки и по ним диагностировали, куда разносится яд, дым показывал розу ветров. «И вот вертолет завис, я сел в него… летчик был окружен свинцовой оболочкой… я думал — всего две-три минуты, но дым не появлялся, и мы провисели там тридцать минут — и мой радиометр был зашкален. Я там дозы две хватил этой радиации».

Счетчик Гейгера из домашней коллекции Проханова.

Он летал на вертолете, который сбрасывал в жерло реактора связки свинца и глины. Он видел, как подбираются к реактору бэтээры в свинцовых попонах. Он залезал под реактор, который — «чадная, раскаленная головня» — прожигал сталь и бетон, проедал опоры, оседал, погружался, почти доставая грунтовые воды, которые сообщались с Днепром, — «и все ожидали, что он коснется грунтовых вод, они вскипят, и произойдет гигантский гидравлический взрыв и огромное атомное облако пара полетит по всей Среднерусской возвышенности. Нужно было вбить столбы, забетонировать дно, заморозить ядовитые пары, создать резервный фундамент». Он запомнил, как в респираторе, в белых робах шахтеры долбят туннель и потом исчезают в «тесной, уходящей под землю норе». «Полутьма. Замызганный, косо висящий фонарь. Рельсы узкоколейки. Вагонетка». «Я помню, я стоял и держал, как атлант, этот четвертый блок — и касался подушки бетонной».

Он сам участвовал в расчистке, вместе с войсками химзащиты метлой и совком убирая куски радиоактивного графита. Как в «600 лет после битвы» — десять секунд? «Да. Десять секунд. Солнце, дыры в крыше, лучи, как лазерные удары, метлы, и все кипело, одежда была полна потом, то ли пот, то ли моча — не знаю, в общем, это был ужас какой-то, такое было огромное напряжение. В общем, я прошел все эти три стадии». Знал ли он об опасности лучевой болезни, когда отправлялся в эту командировку? «Я не был сильно облучен, не входил и не вхожу в общество чернобыльцев, но после этого у меня кровь стала портиться, и я показывался врачу, гематогеном кормили, повысились лейкоциты, в общем, я чувствовал себя плохо — лейкемии не случилось, рака крови, пока что, во всяком случае. Я не знал, на что я иду, так же как я не знал, на что я иду, когда, например, ездил в Афганистан и в Никарагуа. Была страсть, был азарт, потом, это же была страсть человека, который пишет роман, — и необходимо было добывать дополнительные материалы для романа. Я ехал туда как художник, как добытчик, увидеть эту катастрофу, а не как спасатель или ликвидатор чернобыльский. Я делал очередную работу».

Я не могу удержаться от того, чтоб не спросить компетентного конспиролога и очевидца, что там произошло на самом деле. «Говорят, там проводился эксперимент по управлению твеллами, этими стержнями, испытывались возможности повышения режимов — шла, одним словом, экспериментальная работа. Причем, как говорят физики, случилось то, что практически не могло случиться, вероятность — одна миллионная доля процента. Я не могу сказать, что это было, — одна аварийная система отключилась, вторая была обесточена, третья, там, не знаю, была введена не в тот режим — словом, сошлись пять или семь факторов, которые привели к тому, что реакция этих стержней оказалась неуправляемой, их не могли вывести из работы, они стали усиливать ядерное горение, котел стал накаляться, и огромная температура, которая там поднялась, сожгла этот котел, произошел микровзрыв, — и выброс: вода, натрий, не знаю. Крыша взорвалась к чертовой матери — и оттуда вылетел этот демон огромный, горячий, прозрачный, туманный демон — и понесся по розе ветров».

В костюме химзащиты. Чернобль.

Так что это было — халатность или рок? «Близкие мне конспирологи говорят, что это была чуть ли не диверсия. До сих пор ходят разговоры о том, что за две недели про этот блок была где-то публикация, какое-то число, знаете, как на папертях говорят, такая прицерковная молва — что все это было заложено, что это козни, злые силы. Я все же склонен думать, что это небрежность, какие бывают на атомных лодках. Для литератора, конечно, интереснее увидеть в этом умысел или промысел, но техника имеет множество собственных тайн, она выходит из подчинения, в ней есть иррациональность, во всякой машине».

Он чувствовал, что все это: Калининская АЭС, Чернобыль, системный кризис в стране, встречи с никаноровцами — имело некий общий знаменатель, и он прессует эти сведения в роман о строительстве АЭС. «Атом» был темой если не модной, то носившейся в воздухе. Ее хватило на два романа — «600 лет после битвы» и «Ангел пролетел» — о Фотиеве-Водянове.

Едва ли существуют более масштабные литературные памятники последнему периоду СССР, чем «чернобыльская дилогия», две трагедии об агонизирующем государстве, первая скорее оптимистическая, а вторая — скорее социальный триллер; «600 лет» — еще про последний рывок в будущее, «Ангел» — уже фото-финиш катастрофы. Это прекрасный материал для ламентаций об СССР-который-мы-потеряли, но также и для какого-нибудь производственного сериала о профессиональном коллективе: героев так много и связанные с ними драматические коллизии так напряженны, что остается только удивляться, почему ими до сих пор не заинтересовались продюсеры ситкомов.