Семен Резник - Против течения. Академик Ухтомский и его биограф

А потом… Потом пришло письмо от Альбины Викторовны…

Первое ее письмо, от 26 декабря 1980 г., привожу почти целиком:

«Дорогой Семен Ефимович! У меня случилось очень большое горе – умер мой многострадальный друг Василий Лаврентьевича] 6/XI – 80 г. <���…> Последние полтора, а особенно последний год он чувствовал себя очень плохо и не мог выходить из дома. У него была очень сильная анемия почечного происхождения. Умер он от уремии в больнице. Смерть очень мучительная.

Василий Л[аврентьевич] несмотря на плохое состояние много работал, из последних сил старался закончить две свои рукописи, но так и не успел увидеть своих книг. О Галлере, я думаю, выйдет. А вот меня смущает рукопись об А. А. Ухтомском в «Молодой гвардии». Эта задержка только, я считаю, из-за Лощица. Столько времени держал рукопись и ничего не делал! Теперь редактор Померанцева Г. Е. – Василий Л[аврентьевич] с ней лично не познакомился, работа была по переписке. Узнав о смерти В. Л., она прислала мне письмо с уверением, что приложит все усилия, чтобы рукопись была издана и увидела свет. Как я надеюсь на это! Очень жаль, что Василий уже не увидит своих книг, если это состоится. Конечно, при жизни В. Л. получил бы полный гонорар, а вдовам платят только 25 % [459] Таковы были гримасы советского законодательства об авторском праве: наследникам умершего автора причиталась четвертая часть гонорара, определенного договором. . У меня положение критическое. Я очень больна, своей пенсии я не имею, т. к. у меня очень мало стажа, инвалидность не оформлена (при нашей бюрократии это не просто сделать). А за Василия я пенсию смогу получать только после февр[аля] 1982 г., т. к. мне сейчас нет 55 лет, и по нашим мудрым законам в это время нельзя работать, иначе пенсии не будет и в 82 г. Да я и не могу по состоянию здоровья! Жили мы трудно, последние 8 лет В. Л. был на пенсии и получал на двоих 140 р. Дополнением к бюджету были небольшие статьи, рецензии и авансы за ненапечатанные книги. А о Ционе работа вообще пропала – В. Л. представил Циона как учителя Павлова, а рецензент – как реакционера. Жили мы в «коммуналке», никакие хлопоты не помогли нам выбраться из нее. Да! Вы совершенно правы, и я считаю это чуть ли не преступлением не написать о своей жизни. Тут большая вина моя, надо было мне записывать, а в моей голове мало что осталось из рассказов В. Л. На первое время мне помогли друзья, а что делать дальше – просто не знаю. Советуют продавать книги, но я пока не могу этим заниматься, да и жаль, Василий Л. так любил и ценил книги. Обещал в этом деле [издании книги об Ухтомском] помочь Крепе Евгений Михайлович. Он написал письмо в «Мол[одую] гвард[ию]» Померанцевой. С искренним уважением Яицких Альбина Викторовна».

Как тяжело было читать это письмо!

Итак, Василия Лаврентьевича не стало. Отмучился…

А каково было его супруге, нет, теперь уже вдове! До какого отчаяния была она доведена, если ей пришлось обращаться за помощью к человеку, коего она терпеть не могла, а ее муж, вынужденный с ним сотрудничать, в сердцах честил последними словами.

Ей вряд ли было известно письмо Василия Лаврентьевича, в котором он писал мне о двусмысленной роли академика Крепса как главного редактора однотомника Ухтомского в серии «Классики науки», а заодно об их личных взаимоотношениях. Но я-то об этом помнил:

«В мае с/г назначили Крепса главредом и послали ему все документы. Он отмахнулся и не мне передал, а одному универсанту <���…>. Тот долго держал и опять передал не по назначению. А если 1 июля не будет подписан с нами договор, то мы вылетим из сроков [из издательского плана] и снова надо иметь хлопоты! <���…> Что касается Крепса, то он когда-то кормил со мной клопов и вшей на берегу Пасифика и позже клятвенно заверял меня в дружбе и готовности помочь. Но когда Микулинский пытался втиснуть меня консультантом в ИИЕиТ, то тот [Крепс], будучи лидером Отделения физиологии и членом Президиума АН, наотрез отказался хлопотать обо мне [460] Наивный Василий Лаврентьевич! Если бы Микулинский, став директором ИИЕиТ в 1974 году, действительно хотел всунуть Меркулова консультантом в свой институт, то помощи Крепса ему бы не требовалось! . Дипломат и лицемер сей делец от науки. В 1973 г. в ноябре, он стал просить меня помочь ему написать статью «Физиология в Академии наук за 250 лет». Я сочинил статью о физиологии в XVIII веке. Он звонил не раз, торопил, просил литературу указать и т. п. Потом прислал шофера за текстом, затем приехал сам, начал болтать, что он видит, как нам трудно жить на 140 р. вдвоем, и готов дать деньги за работу. А[льбина] В[икторов]на у меня кипела и готова была ошпарить его кипятком, я ее выставил в кухню и сказал, что мне достаточно 30 Cеребренников. Он дал три червонца и умчался. Но потом на одном заседании в январе 1975 г. подробно рассказывал, какую большую статью по истории физиологических] исследований в Академии наук написал, и ни звука обо мне. Моя работа им была оплачена! Каков! 38 лет назад мы лежали рядом на нарах, вечерами смотрели на дивные закаты над Амурским заливом и давили клопов и вшей. Были и дружеские беседы и т. п. Ну, да дьявол с ними – людьми, утратившими совесть и честь!» [461] Архив автора. Письмо В. Л. Меркулова от 16 июня 1976 г.

Зная мнение только одной стороны, я не могу судить, насколько адекватен портрет Е. М. Крепса, прорисовывающийся в этой эпистоле. Не было ли и вины самого Меркулова в том, что академик не раскрывался перед ним лучшей своей стороной, не стал для него Заслуженным Собеседником? Нетрудно понять, что испытывал Василий Лаврентьевич при неизбежных контактах с бывшим солагерником, ставшим в научной иерархии козырным тузом!

«Ваша история про Крепса и 30 рублей – это целый роман, – ответил я тогда Меркулову. – Насколько я слышал, он в академических кругах имеет репутацию порядочного человека. Каковы же другие??» [462] Архив автора. Копия моего письма В. Л. Меркулову от 23 июня 1976 г.

Какие же чувства бушевали в душе несчастной Альбины Викторовны, когда она шла на поклон к маститому академику, которого несколько лет назад готова была ошпарить кипятком!

Моего ответа на это ее послание у меня не сохранилось, но есть ее следующее – от 29 марта 1981 года. Она благодарила «за ваше сердечное дружелюбное письмо» и продолжала:

«Чем больше времени проходит после смерти моего бедного многострадального Василия, тем острее я чувствую эту потерю и одиночество. Я Вам писала, что у меня на всем белом свете нет родных и я очень больна. Недавно я прочитала в журнале «Октябрь» № 1 и 2 «Бобришный Угор» Александра Яшина. Он рано ушел из жизни, а незадолго до смерти перенес большое горе – смерть сына и в связи с этим писал: «Для чужих людей существуют сроки беды – прошел месяц, год… Для близких горе бессрочно». Теперь я это хорошо понимаю. Как это горько и страшно».