Владимир Разумков - С кортиком и стетоскопом

Итак, разговор завязался. Говорили обо всем, медленно приближаясь к сути — что здесь делает восходящая звезда экрана? И она раскололась, рассказав нам, как ее чуть не утопили на съемках нового фильма «Человек-амфибия». Сестра звезды и негритянка ревниво следили за каждым словом, за каждым действием беседующих. Но нас понесло.

— Давайте поплаваем вместе, — предложил Графов.

— Да я боюсь, мальчишки пристают.

— Да вы что, мы же с вами! — хором закричали мы, вскакивая с места.

И купание состоялось. Плавала она немножко лучше утюга, но какое изящество! Я, между прочим, предложил сфотографироваться вместе, ибо «Зоркий» был у меня всегда под рукой.

— Да вы что! Я вас всех знаю, только обещаете фото, а потом забываете, — пожаловалась дива.

— Это мы-то забудем? Завтра же доставим. Куда? — хорохорился я, лихорадочно записывая, не надеясь на память, номер в гостинице «Севастополь».

И тут я совершил первую, но роковую ошибку. Не зная судьбы самого Александра Вертинского в СССР, и воспринимая его как человека почти прошлого века, брякнул:

— Как я люблю песни вашего дедушки!

У Анастасии округлились глаза, в них я сразу заметил удивленно-возмущенное выражение и грозные искорки.

— Какой дедушка?! Вы что! — возмутилась она. — Какой дедушка — это мой папá! (С ударением на последнем слоге.)

После этого ляпа все внимание ее было приковано только к Графову, а я, посрамленный, тихо лежал и слушал их болтовню. Дело кончилось фотографированием втроем, но мне в этот день фатально не везло. Придя на корабль, я тотчас вызвал матроса, который считался у нас нештатным фотографом, и попросил его срочно проявить пленку и отпечатать фотографии, предупредив, что они для меня очень важны.

— Все будет в ажуре, товарищ капитан, не беспокойтесь.

Но я забеспокоился, и не безосновательно. На следующий день заметил, что «фотограф» от меня бегает. Я настиг его и потребовал фото.

— Товарищ капитан! случилось ЧП, я пленку запорол, видно, вода горячая была!

Я был потрясен.

— Вы! Вы знаете, кто вы!.. — только и нашел я слова, но, увидев его растерянно-испуганное лицо, махнул рукой и ушел, думая о том, как теперь я, морской офицер, бивший себя в грудь и торжественно обещавший звезде фотографии, как я теперь оправдаюсь. Это ведь пятно на всех нас, моряках. Первая мысль была пойти в гостиницу, упасть в ноги и молить о снисхождении, но на это я не решился и, ругая себя за доверчивость, спустил все на тормозах. Через много лет, уже полковником, мы с женой пошли на Ново-Девичье кладбище прикоснуться к Великим. Жене, конечно, я рассказывал о знакомстве с Вертинской. И вот, уже уходя с кладбища, моя глазастая супруга дернула меня за рукав.

— Вон, смотри, твоя Вертинская на могиле отца с сестрой. Иди, покайся за грехи молодости.

Я онемел, в голове вертелась мысль, вот сейчас подойду и через двадцать лет покаюсь, сниму с себя этот горький для моей памяти поступок. А может, пройти, ведь она наверняка забыла все. Посмотрел на жену и по ее лицу понял, что лучше пройти мимо. И я смалодушничал, чем, видимо, порадовал свою половину, зорко наблюдавшую за моими переживаниями.

Военного человека, а тем более, моряка могут подстерегать многие непредсказуемые случаи, опасные для его жизни. Так, приехав в 1959 году из отпуска, я узнал, что мы могли взорваться в любую минуту, ибо на том месте, где мы постоянно стояли и отдавали якорь, была обнаружена немецкая донная мина, которую осторожно транспортировали на внешний рейд, где ее благополучно взорвали. Бог спас нас, ведь каждый раз при отдаче якоря был риск подрыва. Были и возгорания, когда в закрытом помещении умереть без защиты от задымления было, как говорят, раз плюнуть. При покраске кофердамов (закрытых нижних помещений) любое нарушение техники безопасности, было чревато отравлением нитрокрасками. Я уже не говорю об артиллерийских и торпедных стрельбах и т. д. Все это требовало, чтобы я совал нос всюду и вникал в профилактику травматизма.

В течение шести лет проводил занятия с матросами по программе боевых санитаров. Иногда матросы меня просто удивляли своей сноровкой; после нескольких показательных занятий накладывали повязки и шины не хуже нас самих. Я всегда удивлялся и радовался, когда какой-нибудь трюмный машинист лихо накладывает шину Дитрикса или сложную повязку Гиппократа на голову, разбирается в правилах оказания первой помощи при несчастных случаях и т. д. Мой первый помощник старшина 2 статьи Ясинский на гражданке был ветфельдшером, что не мешало ему многое знать и делать в отношении Homo sapiens. Единственное, что он не мог преодолеть в себе — это обращение с пациентами, к которым всегда относился, скажем мягко, с некоторым «коновальным» уклоном. Но справлялся с обязанностями он хорошо, что я и отразил в характеристике при поступлении его в Львовский мединститут.

Итак, загрузка меня на девять десятых продолжалась. Вызвал старпом.

— Доктор, дежурить по кораблю некому. Офицеров-то раз, два и обчелся, да и оставшиеся должны в отпуск ехать, так что не обижайся, мы решили тебя к этому привлечь. Ты у нас человек опытный, корабль и службу знаешь. Так вот с завтрашнего дня и начнем. Бери инструкции дежурному, изучи и вперед.

— Товарищ капитан-лейтенант, но мне же не положено дежурить, я все же врач, а не строевой офицер.

— Ты что, хуже интенданта что ли? Он, как миленький, уже месяц дежурит. И ты будешь.

— Да что же это такое? Вы что, про указы Петра Великого забыли? Он еще тогда гнал нас с верхней палубы. А тут дежурить по кораблю, вчера еще бывшим кораблем II ранга.

— Так, доктор, я предполагал, что вы будете философствовать и вспоминать руководящие документы. Дежурить некому. Будешь дежурить и весь разговор. Ишь, Петра I вспомнил! Инструкции бери и завтра на дежурство!

Дебаты закончены. Я стал дежурить. Даже матросы удивились. Можно хорошо знать корабль, корабельную жизнь, но не разбираться в решении тех нештатных ситуаций, которыми владеют строевые офицеры. Когда все спокойно и без ЧП — это одно, а когда что-либо произойдет? И я решил написать о произволе в газету «Флаг Родины». В ответ через несколько дней меня вызвал командир. В каюте, кроме него, сидел стареющий майор с красными погонами, который представился, как корреспондент этой газеты. Вдвоём с командиром они стали убеждать меня в том, что я не понимаю ситуации, когда нужно забыть, что ты врач, что обстановка требует идти на жертвы, ради порядка и дисциплины на корабле. В общем, стороны разошлись, не понимая друг друга. Я стоял на своем, они были убеждены в обратном. Дежурства продолжались, пока однажды вахтенный у трапа не вызвал меня на ют.

— Товарищ капитан, комбриг на стенке, вызывает дежурного по кораблю! Я побежал докладывать.