Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов

14 июня, среда. Пишу вечером. Утром рано уехал в Обнинск на электричке. Бессмысленное сидение за рулем чертовски надоело, да и времени на это нет, все время голод: почитать бы, побыть с бумагой… Но — о, это эпическое, без объявления причин, рабское: "Электричка до Калуги в 9.16 отменяется. Ближайший поезд в 10.18". Эти несколько божественных отмен заставили меня — рюкзак на плече — погулять. По привокзальным окрестностям. Вот тут-то, пожалуй, и решился план моего нового романа. Описать надо сегодняшнее время с его бытовой неустроенностью, взятками, бюрократией, но назвать — завтрашним. Зазор — минимальный, лет в 10, а может быть, в 15.

Теперь герой: возможно, он уже отсидел при новом строе. Дернули и устроили в институт. Не пишет ли он детский учебник по истории и думает о "Казусе"? Не забыть в новом романе: взоры детей, морщины, Шереметьево, скульптура Брежнева и т.д. Можно ввести фигуру "цензора", которого боятся продавщицы. Теперь нужен любовный сюжет.

Весь день читаю прозу Мандельштама. Все это грандиозно. Плохо только, что книга эта Евгения Самойловича, — он педант, на его книгах нельзя ставить пометок, поэтому делаю отметки точками. Придется все переписывать, но это богатство. Сегодня напишу страничку про съезд к давнему интервью в "Кн.обозр". Уеду в пятницу утром.

В воскресенье Валя вернулась из Италии.

24 июня, суббота. Очень трагически перенес 22 июня — день постоял и покатился вниз, к осени. Для меня в этот день всегда заканчивается лето. Последнюю неделю занят был тем, что красил дом — вагонный, железный сурик. Не очень красиво, но, вероятно, надолго. Чего крашу, чего берегу — ведь все равно вещи переживут меня.

Получил с машинки и вычитал "Венок геодезисту". Как всегда, неясно, что я сделал: хорошо ли? Плохо? Общую ситуацию не вижу, но отдельные страницы нравятся, есть напор, мысль. Остались последние штрихи по предыдущим работам, в первую очередь по "Технике речи", потом — пристроить "Венок", и остаюсь один на один с ужасом нового романа.

Записывал ли: Москву захватили вороны, город — свалка.

И есть еще одно условие: герой отсидел три — пять лет. Действие практически разворачивается при новом Брежневе?

27 июня, вторник. Не могу себя заставить писать ежедневно дневник. Многое пропадает, я пишу "в уме", про себя, и порой мне кажется, я это уже записал. А часто не пишу из-за какого-то чувства отчаяния. В понедельник (сидел почти весь день) проредил "Технику речи", мне кажется, конец все же вяловат, нужен еще один поворот. Может быть, посмотрю рассказ с точки зрения своего отношения к студентам.

Литературная жизнь вроде бы затихла, но чувство обделенности по-прежнему меня преследует. Жизнь страшит.

Теперь главное, из-за чего я взялся за дневник сегодня: посмотрел Ж. Кокто "Орфей", прочел "Русофобию" Шафаревича (N 6 "Современника") и "Все течет" Василия Гроссмана ("Октябрь", N 6). Все это вещи, способные вызвать сильнейшую ипохондрию от собственного несовершенства.

Шафаревич, конечно, вооружает русскую мысль неким импульсом. Его статьи интегрирует движение, лишает каждого русского крайнего беспокойства за судьбу Родины и предостерегает. Интересно, что мысль Шафаревича — не изображать Россию как страну рабскую — перекликается с Гроссманом.

"Подобно тысячелетнему спиртовому раствору, крепло в русской душе крепостное, рабское начало. Подобно дымящейся от собственной или царской водки, оно растворило металл и соли человеческого достоинства, преобразило душевную жизнь русского человека" (с.92, N 6, "Октябрь").

"Девятьсот лет просторы России, порождавшие в поверхностном восприятии ощущение душевного размаха, удали и воли, были немой ретортой рабства…?" Я совершенно с этим не согласен. Наше "рабство" если и выводить, наше умение идти в рабство — это из-за совестливости, из-за чувства судьбы, из-за ощущения всевышней воли, стремления пострадать, чтобы в этом страдании искать и обрести правду. Мы ведь никогда не знали душевного рабства.

"Орфей" — это фильм 49 года! Как много, оказывается, значит, что мы вовремя не видели, не читали и не знали. Удивительно, что фильм не постарел. Фильм с самодеятельным режиссером, с "литературщенным" сценарием, с очень простыми мыслями. И как современно.

Испортилась машина — я в отчаянии. Значит, надо идти на поклон во внешний мир!

3 июля, понедельник. С утра возил Валю в Болшево к Райзману, а после был в "Молодой гвардии" у Галины Степановны Костровой — отвозил мои предложения по книжке учеников и забирал рукописи Васи Белоглазова. После был в "Новом мире" и "Знамени" — развозил рассказ. Я, как всегда, сделал его на ксероксе — кто быстрее напечатает. Но ведь ненапечатанный рассказ никому не нужен!

Выяснились детали относительно публикации Солженицына. В прошлую среду С.П. Залыгин был у секретаря ЦК Медведева, тот категорически против, С.П. пригрозил отставкой. Как всегда, партийная власть не соображает, с какими калибрами культуры имеет дело. Передали все на секретариат Союза писателей. На секретариат, который состоялся в пятницу, не приехали ни правые (Бондарев), ни левые (Шатров, Бакланов, Коротич). Говорят, Шатров писал по поводу Солженицина письмо в ЦК — причина одна: А.И. плохо относится к иудеям.

Вчера вечером был в театре. К. Сергиенко "Собаки" (Собаки!..) Смотрю Ставропольский театр исключительно из-за афиши — типичная афиша провинции. Театр погибает из-за стремления потакать зрителю. Пьеса, сконструированная на остатках эстетики Шарикова, полна любимых зрителем манков, а не ходят. Ходят на название "Я стою у ресторана" — все билеты проданы. Мой любимый Ростов, переехавший из Костромы в Ставрополь, холоден и ложно-темпераментен.

5 июля, среда. В понедельник вечером снова был в театре. "Свалка"

Н. Коляды — высчитанное, рассчитанное на публику произведение. Театр уверяет публику, что она-то, в отличие от сцены, другая, у нее есть надежды. Какое все-таки у театра безошибочное чутье на пошлость, как он бежит от всего, что может по-настоящему взволновать и заставить сделать интеллектуальные усилия. Воистину, последнее, — самое тяжелое. Недаром на современном театре так охотно эти духовные усилия заменяют пластикой: танцами, дзюдо.

Встретил Веру Максимову, долго говорили. Меня очень увлекает ее борьба с Шатровым. Весь съезд ВТО, оказывается, был отрепетирован у него дома. Зачем? — спросил у Веры. За два последних года у него 41 зарубежная поездка и 20 — у Смелянского. И, честно говоря, я все же не понимаю — зачем?

Сегодня все утро ездил по строительным магазинам: переделывал крыльцо, ищу шифер. Купил пластмассовый, дорого.

Два последних дня взахлеб читаю Сем. Липкина "Декада". Очень узнается Р. Гамзатов (Мансур). Интересные мысли о Боге и науке.