Александр Проханов - Я русский солдат! Годы сражения

А. Проханов: — Он размещается на территории дома Ростовых, воспетом Львом Николаевичем Толстым. Старый русский особняк, такое, культовое место. Он размещается в левом флигеле. Если входить в этот дом перед памятником, он в левом флигеле находится. В этом левом флигеле в советские времена размещалась так называемая иностранная комиссия, откуда писатели уезжали за границу. Ну вот, скажем, мои коллеги Евтушенко, Вознесенский обычно ездили в Париж, в Лондон.

М. Королёва: — А, вот почему вы знаете.

А. Проханов: — А я обычно оттуда ездил в Афганистан, в Камбоджу. Это было тоже такое, закрытое культовое место. Это маленькое подразделение госбезопасности, секретные выезды, документы.

И потом одно из поколений писателей, уже после 1991 года, загнало за бешеные деньги вот это чудесное ампирное сооружение. Это были службы. Может быть, там была псарня, а может быть, там жили прачки. Загнало. И теперь там разместилось это гнездовье. По существу, представляете, я написал бы, переписал сцену обеда у Ростова, когда съезжаются гости, когда все это гостеприимство, — я бы туда вписал сцену похорон Деда Хасана. Потому что это вещи связанные. Ну и время небольшое прошло, и вот вместо первого танца, первого бала Наташи Ростовой — Дедушка Хасан.

М. Королёва: — Ну, там после балов-то еще была все-таки иностранная комиссия Союза писателей.

А. Проханов: — Иностранная комиссия — это инструмент не подавления, а инструмент, с помощью которого родилось очень много интересных произведений. Евтушенко и Вознесенский увидели мир, Париж, они пели осанну Кубе.

М. Королёва: — Ну да, не многие тогда могли увидеть мир, это правда.

А. Проханов: — Ну вот у меня родился такой афоризм (это же было на улице Поварской), что Поварская опять превратилась в воровскую. И то, что Дед Хасан стал центральной фигурой всех этих дней, и вокруг него возник ажиотаж… Я думаю, что просто к Деду Хасану приходили проститься те, кто стремился проститься с Япончиком, с Тайванчиком, те, кто приходил на закрытые ужины к Измаилову, который кормил их из своей ложки с руки черной икрой, осетриной или сливками… Вся эта наша знать, элита, режиссеры виднейших театров, художники. Я думаю, что Дед Хасан, конечно, умер в окружении величайших деятелей искусства наших дней.

Мне даже кажется, что некоторые из них настолько ему были благодарны, что их похоронили вместе с Хасаном у стены Хованского кладбища.

М. Королёва: — Ну, это уже фантазии какие-то.

А. Проханов: — Это не фантазия. Потому что в центре нашей жизни стоит Дед Хасан. Дед Хасан — это центральная фигура нашей идеологии и нашей сегодняшней русской судьбы.

М. Королёва: — А почему так получилось?

А. Проханов: — Так получилось, потому что если раньше, до 1991 года, идеология, советская идеология, во многом совпадавшая с прежней российской идеологией, была направлена на постоянное возвышение, на постоянный взлет, на постоянное формулирование сверхцелей, это была космическая цивилизация и люди возвышались постоянно…

М. Королёва: — Подождите, но воры в законе — они же оттуда?

Они же оттуда, они же были до 1991 года.

А. Проханов: — Люди возвышались. Об этом пелись песни, об этом слагались романы, ставились памятники. А вот потом, с определенного момента возник другой вектор, все пошло специально, умышленно на унижение. Идеология нашего времени не в возвышении, не в полете к звездам, идеология нашего времени в деньгах, в преуспевании, в жратве, в прекрасной жизни твоей за счет других — не в будущем, а в том, чтобы здесь и сейчас. И в центре такой идеологии стоит вот эта категория людей.

Это дикая воронка, куда все сползает и скатывается, вся сегодняшняя культура, вся сегодняшняя философия, весь сегодняшний дизайн жизненный. А внизу сидит Дед Хасан и принимает это все на себя. Он — маг. Он же был езид, понимаете? Он — курд-езид, который был огнепоклонник. Наверное, он кричал «Огонь-огонь!», и тогда все начинали стрелять. Вот и в него попала пуля после этого…

М. Королёва: — Но вы, все-таки, не ответили на вопрос. А почему?.. Вот представьте себе, такой удобный момент. Вот, пожалуйста, собираются люди похоронить такого человека. Ведь понятно, кто приходит.

А. Проханов: — А зачем внуки Деда Хасана будут арестовывать братьев Деда Хасана? Все повязаны.

М. Королёва: — А кому он выгоден? Кому он важен?

А. Проханов: — Он не выгоден, он просто хозяин жизни. Кому он выгоден? Он — хозяин жизни. Это центральная фигура этого уклада.

М. Королёва: — Ну, подождите. Хозяева жизни в других местах сидят, как я понимаю. Вот мы с вами проезжаем мимо Кремля, мы видим: вот сидят хозяева жизни. Министерства какие-то, я не знаю. Вот они, хозяева жизни.

А. Проханов: — А мы не знаем, где сидел Дед Хасан. Он просто пришел в этот маленький ресторанчик. Может, до того он сидел в столовой Госдумы. Если к нему приходили на поклон сильные мира сего, если его не взял Уголовный розыск…

Был фильм такой прекрасный, Урсуляк поставил, «Ликвидация». Так поступил советский маршал, который освободил Одессу от жулья. Потому что задача была — освободить Одессу от жуликов, потому что в центре идеологии была победа, была достойная жизнь человека. И там же — «Вор должен сидеть в тюрьме». А сейчас никто не говорит, что вор должен сидеть в тюрьме.

Единственный, повторяю, кого мне по-настоящему жалко, невинно осужденный — это, конечно, Полонский. Это трагическая фигура. Как он отличается от Деда Хасана.

М. Королёва: — Вам, правда, его жалко?

А. Проханов: — Мне смертельно жалко. Представляете, он сейчас строит Сити в карцере Камбоджи. Он сидит и строит там город Сити.

Потом он действительно почти самосожженец. Он сжег там свои трусики и сжег наволочку от тюремной койки. Он говорил тогда, я помню, в Москве. Он очень вальяжный, настоящий…

М. Королёва: — Заметьте, я не прерываю, нет.

А. Проханов — Он — настоящий винер. Я — лузер, а он — винер. Он говорит, что если у человека нет миллиарда…

М. Королёва: — Винер — это у нас… Запрет может быть на иностранные слова.

А. Проханов: — Победитель. Победитель. Ну, это терминология Авена. Они — винеры, то есть в выигрыше, победители, а мы — лузеры, проигравшие. Он — винер. Он сказал: «Ко мне, если нет миллиарда, не приближайся». И вот, понимаете, сейчас к нему там приближаются в этом карцере, в этом СИЗО те, у кого даже и цента нет.