Андрей Белый - Воспоминания о Штейнере

Он — показал НЕЧТО от импульса в интонационной теме Ю лекций; и омолодив нас, ТЕРАПЕВТИЧЕСКИ сыграл "СВОЮ РОЛЬ", — скромно сошел со сцены, чтобы стать: доктором Штейнером, "ДОКТОРОМ" в сюртучке.

Когда я говорю "РОЛЬ", "ГРИМ", — я говорю намеренно скромно; "ТЕОСОФЫ" поставили бы вместо слова "РОЛЬ" — "ИНКАРНАЦИЯ"; вместо же слова "ГРИМ" — "ОГРОМНАЯ, ДУХОВНАЯ АУРА".

Но доктор Штейнер боялся "СИХ СЛОВЕСНЫХ КИТОВ" — воображаю, как сморщился бы он, услышав о себе нечто подобное; и знаю: мои слова "РОЛЬ", "ГРИМ" — не обидели бы его.

Ведь главное — совершилось: ОН НАМ ПОКАЗАЛ В ЖЕСТАХ НЕЧТО НЕПОКАЗУЕМОЕ; не ищите "ЭТОГО" в литографированном конспекте, в конспекте от "СИМФОНИИ" — ничего не осталось.

И прослушание курса "ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАРКА" прибавило более, чем прослушание 9‑й симфонии БЕТХОВЕНА.

Следующим слышанным "КУРСОМ" считаю я те 9–10 прослушанных в берлинской ветви лекций, которые были продолжениями той одной темы, формально лишь называемой СОСТОЯНИЕ ДУШИ ПОСЛЕ СМЕРТИ [197]; он не один курс посвятил этой теме; и каждый раз говорил по — новому.

В берлинской теме ударная сила была не в трансцензусе, не в "ПО ТУ СТОРОНУ", а в углублении темы "СМЕРТЬ"; в по сю сторону: смерть есть в нас; и углубляя работой сознания эту "СМЕРТЬ В НАС", — мы разглядываем и третье измерение: движение в нас темы смерти, которая не смерть, а этапы в диалектике той линии, которую мы знаем, как точку смерти на небе.

Музыкальная интерпретация темы не носила в себе ни СМЕРТИ, ни ПОТУСТОРОННОСТИ; эти лекции особенно странно разыгрывались во мне: точно показывался генезис моего сознанья из бессознания; и обратно: показывалось, как сознание, врастая в бессознание, воскрешает картины, которые обычно воспринимаются мифами; был показан миф моего явления из — за рождения, как из — за смерти; и было показано мое врождение в смерть.

Образы, сопровождавшие этот странный показ и роль мима — исполнителя, опять не имели ничего общего с предыдущими курсами; лейтмотив цветовой — рождение из темно — голубой мглы каких — то бело — золотистых образований полу — людей, полумифических существ; и я вспомнил: причудливые очертания островов Греческого архипелага, напоминающих драконов, героев, полубогов; они могли бы служить моделями моих образов, рождаемых интонацией, паузами и странными взглядами доктора, иногда бросаемыми мне: "Понял?" Как эти дочеловеческие формы в ритме их строящих линий напоминают ритмы переживаний моих, так ритмы этих переживаний координировались с ритмами доктора, нюансирующими слова о трудностях ориентации в иных перспективах, которые и суть перспективы так называемой "КАМАЛОКИ" [198]; вопрос о "КАМ АЛ ОКЕ" вставал вопросом о понимании трудностей, например, пятимерной перспективы в сечении трехмерной; и понимание это — не понимание "МИСТИЧЕСКОЕ", а понимание — опытное; опытное ж сырье или "СМЕРТЬ В НАС" — наше же подсознание. Доктор, ставящий перед нами проблемы иных перспектив, рисовался мне древним греческим героем, учащим меня обхождению с химерами и гидрами проекций многомерных фигур в наших фигурах мысли; а тема "СМЕРТИ" и так называемой загробности — предлог вызвать в нас эти перспективные упражнения. Незадолго до этого я передал доктору тетрадку моих "ПЕРСПЕКТИВНЫХ УПРАЖНЕНИЙ" с графиками соотношения тел; в теме курса мне были прямые ответы на поданную тетрадочку; что это были ответы, явствует из того, что отдавая потом мне тетрадку, доктор никак не реагировал на нее: реагировал он ВСЕМ КУРСОМ, сплетя темы моих вопросов с ответами, данными в образах.

В опыте моих тогдашних упражнений, в ощущениях "СМЕРТИ В СЕБЕ" (одновременное ВЫМИРАНИЕ из одной перспективы и ВРОЖДЕНИЕ в другую), в мыслях об этом в связи с курсом, дающим прямые музыкальные ответы, — тогда именно потенциально всплывали во мне и ряд тем "КОТИКА", и одна определенная главка из "КРИЗИСА ЖИЗНИ" (где я говорю об архаической культуре Греции), ибо эта АРХАИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА мне была показана курсом, но… в иной транскрипции: как культура начальных переживаний КАМАЛОКИ, состоящих в трудности по — новому найти ориентацию.

Я бы мог в таких субъективных импрессиях охарактеризовать музыкальные темы серии мною слышанных курсов и роль мима — исполнителя, его "ГРИМ", его жесты, его паузы, его цвета, им во мне зажигаемые образы, которых нет в конспектах, но не имеет смысла давать каталог импрессий; °н не имеет "общего" значения, но он — не только ряд "СУБЪЕКЦИЙ" в том, в ком он пережит: он — "СУБЪЕКТИВНАЯ ИМАГИНАЦИЯ" [199]; и как таковая, он имеет свою огромную, вспомогательную роль, ПРИ УМЕНИИ С НИМ ОБРАЩАТЬСЯ; постоянно подчеркивая УСЛОВНОСТЬ ИМАГИНАЦИИ, доктор тем не менее во лил к тому, чтобы в нее вживались, не отдавая ей критического, самосознающего "Я" [200]; наоборот: тому, кто из "ВЫСШЕЙ ОБЪЕКТИВНОСТИ" откидывал бы в себе подобные субъективности, ибо они "ЕЩЕ НЕ СУТЬ ДУХОВНЫЕ МИРЫ", он сумел бы показать "ГРИМАСУ": В ПАРАДНЫЕ КОМНАТЫ НЕ ПРОЙДЕШЬ, НЕ ПОТОЛКАВШИСЬ В ПЕРЕДНЕЙ, в передней же — теснота, шубы, бестолочь.

Бывало так: человек, боясь себя скомпрометировать "СУБЪЕКТИВНОЙ ЧЕПУХОЙ", сидит и молчит перед доктором, ожидая, что доктор ему "ИЗРЕЧЕТ" нечто о нем: а доктор сидит и ждет… хоть… "ЧЕПУХИ"; у таких гордых слишком "ПАИНЕК" обычно атрофировалось даже желание пойти к доктору, ибо — "НЕ С ЧЕМ"; а доктор любил, чтобы его, так сказать, ЖИВО ТЕРЕБИЛИ.

И — он ТЕРЕБИЛ КУРСАМИ: он сознательно вызывал к импрессии: одних "БЛАГОРАЗУМНЫХ" сентенций о курсах ему было мало; для этого он их инструментовал, пел, "ИГРАЛ" в них.

Разумеется, — это была игра высшего, я сказал бы, "БОЖЕСТВЕННОГО" порядка, если бы кривая усмешка не остановила меня.

До какой степени его тут именно не видели, особенно люди, желавшие отстоять сою самостоятельность от его лекторского "ГИПНОЗА"? Вспыхивали удивительные произведения, ну, скажем… "ИСКУССТВА"; при этих феноменах присутствовал, скажем, посторонний допущенный человек, который умел любоваться и "МАДОННАМИ" галерей, и слушать музыку Бетховена. Слушая доктора, ощетинившись против его "влияния", такой человек превращается, бывало, в каменного болвана и отмечает лишь "ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ СХЕМЫ", с которыми он "НЕ СОГЛАСЕН", не подозревая, что схем никаких нет, что "ВСЕ ТЕЧЕТ", в музыке ритма, что со "СХЕМАМИ", воображенными слушателем, не согласен сам доктор; что все то, что он видит и слышит еще и "ИСКУССТВО" ему — невдомек, скажи, — удивится: "Как? Искусство? Я же пришел слушать лекцию. Это же "АНТРОПОСОФИЯ", а не искусство?" Людей, превращенных собственным предрассудком в каменных болванов в эти минуты, сравнил бы я с людьми, которым показываешь на розовый тон закатных земель, а они отвечают: "Земля не бывает розовой".