Виталий Закруткин - Дорогами большой войны

Одна за другой ухают пушки. Длинные выбросы пламени мелькают между деревьями. Размеренно двигаются наводчики, замковые, снарядные. Дивизион бьет по врагу.

В стеклах стереотрубы видно, как один за другим взлетают немецкие блиндажи. Умолкают подбитые вражеские батареи.

Майор приникает к трубе и отрывисто говорит:

— Хорошо…

Над батареей лейтенанта Хижняка разорвались тридцать немецких снарядов. Казалось, вокруг не останется ни одного живого человека. Но ни один из батарейцев не покинул своего поста.

Командиры орудий сержанты Симоненко и Чистяков, наводчики Цысь и Толмачев, замковые Чанов и Териев, заряжающие Остроухов и Шевченко, снарядные Любичев и Мирошниченко, зарядные Андриенко и Евсюков, досыльные Красноруцкий и Гладков, ящичные Солдатов, Бричкин, Колесник, Ткаченко — все эти люди героически выдержали ураганный огневой налет противника и не покинули пушек до тех пор, пока своим огнем не подавили батареи врага.

И когда наводчик Панченко был смертельно ранен, он упал у пушки и тихо сказал:

— Отомстите за меня, товарищи…

Над степью бушевали громы. Вверху пламя. Внизу черные столбы вырванной снарядами земли. Кипел бой. К пушкам приникли люди. Пушки били по врагу.

Перед рассветом немцев выбили из города. Утром ударил морозец, пошел снег. Огибая взорванный немцами мост, по окраинной улице двигались артиллеристы. Запорошенные снегом тягачи тащили за собой пушки. Пушечные стволы были еще горячими от недавних залпов. Следом за пушками двигались огромные пятитонные грузовики с клеймами немецкой танковой группы. Артиллеристы отбили эти машины ночью и к утру успели нагрузить их снарядами.

На лафете первой пушки, свесив ноги, сидел молодой, сероглазый лейтенант. Бойцы смеялись, должно быть, лейтенант рассказывал им что-то забавное. В его крепкой фигуре, покрасневших от мороза щеках, в его юношеском голосе было столько здоровья, силы, веселья, что он, казалось, заражал окружающих бойцов своей молодой энергией.

Высокий капитан, кутаясь в полушубок, помахал лейтенанту рукой и, обернувшись, сказал:

— Алеша Вихров. Лейтенант гвардейской артиллерии.

Потом, когда мы вошли в избу, капитан рассказал мне о Вихрове.

Это было в районе пяти курганов. Стрелковая часть, настигая отступающего врага, громила немецкий арьергард и к утру врезалась в его боевые порядки. Следом за стрелками шла батарея гвардейской артиллерии. Батареей командовал гвардии лейтенант Алексей Вихров.

Но вот немцы решили смять наступающих стрелков и обрушились на них свирепой танковой контратакой.

— Товарищ гвардии лейтенант, — доложили Вихрову разведчики, — в районе пяти курганчиков обнаружены танки противника.

— Сколько? — спросил Вихров.

— Девяносто семь. Сорок семь тяжелых, двенадцать средних, тридцать восемь легких.

Батарейцы тревожно посмотрели на Вихрова. А он, даже не дрогнув бровью, выбил из мундштука догоревшую скрутку и скомандовал:

— Изготовиться к бою!

Через три минуты батарея заняла огневые позиции. Вихров решил бить по танкам прямой наводкой. Вскоре танки показались на горизонте, они шли фронтально: тяжелые в середине, средние и легкие по краям. Вихров видел, как рассыпались влево и вправо стрелки. Танки приближались к батарее, уже хорошо были видны открытые люки передних машин, из которых время от времени показывались головы танкистов.

— Огонь! — скомандовал Вихров.

Грохнули пушки. Серые клубы разрывов мелькали под танками. Танки ответили пушечным и пулеметным огнем и подошли так близко, что высокий бурьян мешал батарейцам наводить пушки.

Однако Вихров не смутился. В течение одной минуты пушки были выдвинуты из бурьяна. Батарейцы ударили прямо в лоб наступающей колонне. Смерть уже витала над головами гвардейцев. Упал, сраженный немецкой пулей, гвардии сержант Татаршвили, схватился за грудь раненый наводчик. Но залпы батареи не умолкали. Покрытый потом и грязью Вихров командовал осипшим голосом:

— Огонь! Огонь! Красников, уменьшить прицел! Огонь! Короленко, левее! Огонь!

Вот задымился и замер передний танк. Вот — все это видели — пыхнул огнем открытый люк второго танка, завалились набок третий, четвертый… Не выдержав лобового удара, танки повернули вправо и ушли на юго-восток.

Отступая, немцы цеплялись здесь за каждый камень. И вот наш стрелковый батальон, продвигаясь по балке, неожиданно был остановлен ураганным ружейно-пулеметным огнем и частыми залпами шестиствольных минометов.

Немцы закрепились в четырех огромных сараях, спрятанных в глубокой балке «Ч». Атаки батальона были отбиты немцами. Командир батальона просил артиллеристов помочь.

Через десять минут после получения приказа, закончив подсчеты, Вихров весело скомандовал:

— Ориентир справа — отдельное дерево! Левее ноль восемьдесят, больше шесть! Первое — огонь! Второе — огонь!

Сараи окутались дымом. Вспыхнули языки пламени. А Вихров поддавал жару:

— Батареей — восемь снарядов — огонь!

Через четверть часа командир наступающего батальона кричал в трубку Вихрову:

— Довольно. В точку. Мои «кузнечики» пошли вперед… «Кузнечики» ворвались в сараи, перекололи уцелевших немцев и захватили много оружия.

Так гвардии лейтенант Алексей Иванович Вихров бил немцев. Хорошо бил. По-настоящему!

Я слышал о нем давно. Десятки людей рассказывали мне о его безумной храбрости, о подвигах, уже превратившихся в легенду, о каком-то изумительном бесстрашии этого человека, о его спокойно-вызывающем презрении к смерти.

И вот я его увидел. На степь надвигалась неясная просинь предвечерних теней. Под набухшим снегом, белеющим на скатах кургана, робко журчали весенние ручейки. Стояли редкие на фронте минуты странной тишины.

Он сидел у блиндажа на опрокинутом патронном ящике, высоко подняв колени. Его походная шинель была измята и забрызгана грязью, на сапогах тоже темнела густая грязь. Захватив двумя пальцами махорочную скрутку, так, что огонек был спрятан ладонью, он курил. Когда я подошел к нему и поздоровался, он, как это обычно делает человек, которому помешали думать, взглянул на меня — у него было усталое лицо и серо-голубые глаза, — потом, помедлив, тихо ответил:

— Здравствуйте…

Перед тем, как я его увидел, мне сказали, что он, находясь в засаде, на рассвете ворвался в немецкий офицерский блиндаж, перестрелял группу офицеров, а двух взял в плен. Командир и комиссар части, рассказывая мне об этом, сообщили, что он представлен к третьему ордену.