Виталий Закруткин - Дорогами большой войны

После нудной четырехсуточной тряски в битком набитом вагоне Чекалин сошел на разбитой степной станции, посидел возле черного от копоти, покосившегося элеватора и, не дожидаясь попутной машины, закинул на плечо вещевой мешок и зашагал по дороге в степь.

Даже теперь Чекалин не думал о том, к кому он придет и что, собственно, будет делать в этой станице, где его, конечно, успели давно забыть. Он неторопливо шел по дороге, курил, сбивал хворостиной бурые головки сухого дурнишника и вспоминал недолгие три года, прожитые в Алексеевской.

За поворотом дороги Чекалин увидел стоящую на краю вспаханного поля сеялку-семирядку. Запряженные в сеялку рыжие, взмокшие от работы кони стояли, понуро опустив головы. На земле, очищая щепкой сошники сеялки, лежал смуглый парень в полинялой солдатской пилотке. Заметив приближавшегося Чекалина, он поднялся и вытер руки о штаны.

— Здорово, казак! — издали крикнул Чекалин.

— Доброго здоровья! — сдержанно ответил парень.

Должно быть, внутренне оценивая незнакомого человека, парень скользнул осторожно нащупывающим взглядом по высокой, сутуловатой фигуре Чекалина, посмотрел на его впалые щеки, седые виски, задержал взгляд на погонах и вздохнул. Парню на вид можно было дать лет семнадцать, но Чекалин, глядя на его мальчишеские, облупившиеся на ветру щеки, подумал, что ему не больше пятнадцати.

— Стоишь? — дружелюбно спросил Чекалин.

— Тут хоть не хочешь, а будешь стоять с такой справой, — махнул рукой парень.

— А что?

— Да вот четвертый круг прохожу, а зерно из ящика почти что не убывает, сошники забиваются. Черт его знает, чего с ними делать. А один сошник вон совсем негоден, и семяпровод на шматки рвется.

— Сеялку не берегли зимой, вот и пропали сошники, — сурово сказал Чекалин.

— Она уже у нас годов пятнадцать в работе не была: тракторными сеяли, — виновато объяснил парень, — а после войны опять за конные взялись, потому что немцы тракторы побили и части в реку покидали.

Чекалин положил на землю вещевой мешок и снял шинель. Увидев на его кителе четыре ряда орденских колодок, парень одобрительно хмыкнул:

— Ого! Одиннадцать штук!

— Клещи и проволока у тебя есть? — спросил Чекалин.

— Клещи у бригадира — он к трактору пошел, а проволока есть.

— Давай проволоку.

Чекалин порылся в вещевом мешке, достал пустую противогазную сумку, отрезал от нее кусок брезента и довольно быстро починил перегнивший семяпровод. Потом он осмотрел сеялку, оглянулся и сердито крикнул стоящему за спиной парню:

— Ты! Герой! Ворон ловишь, а за нормой высева не следишь! Рычажок у тебя на циферблате передвинулся до отказа.

— Это бригадир устанавливал, я рычажка не трогал, — смущенно объяснил парень.

Осмотрев конскую упряжь и почистив сошники, Чекалин снял пояс, кинул его на мешок вместе с фуражкой, расстегнул ворот кителя и сказал парню:

— Ну-ка, смотай вожжи и веди коней. Попробуем!

Парень намотал вожжи на руку и взмахнул кнутом.

Чекалин пошел за сеялкой, прислушиваясь к легкому постукиванию сошников. Крышка высевающего ящика была открыта, и Чекалин видел, как, образуя семь одинаковых воронок, янтарно-золотистое зерно равномерно потекло через сошники в землю. Чекалин удовлетворенно захлопнул крышку.

Он шел по влажной земле, ощущая на сапогах ее тяжесть, жадно вдыхал соленый запах конского пота, покрикивал на лошадей и, не обращая внимания на удивленно оглядывающегося парня, хрипловато запел фронтовую песню.

— Как тебя зовут, казак? — крикнул он парню.

— Пашка! — спотыкаясь, откликнулся парень.

— Чей же ты будешь, Пашка?

— Овчаровых.

— Из Алексеевской?

— Из Алексеевской.

— А кто у вас председатель колхоза?

— Тимофей Иванович, Грачев фамилия.

— Какой Тимофей Иванович? Тимошка, что ли? Тех Грачевых, что напротив колодца жили?

— Ну да. Он потом комбайнером был, двумя орденами награжден.

Чекалин засмеялся. Он вспомнил семнадцатилетнего Тимошку Грачева, которого в тридцать восьмом году нещадно отодрал ремнем за то, что мальчишка, озоруя в ночном, потравил конями опытный участок. С тех пор прошло девять лет и много воды утекло. Какой же он стал, этот Тимошка?

На шестом заходе Чекалин осторожно спросил у Пашки:

— А ты Ольгу Чекалину знал?

— Это которая в детских яслях работала? — осведомился Пашка. — У нас в колхозе Ольгу Васильевну все знали. Немцы расстреляли ее на овцеферме. Тридцать шесть душ их загнали тогда на овцеферму и вместе с детьми постреляли. Их всех наши похоронили в братской могиле возле стансовета…

Чекалин больше ни о чем не расспрашивал Пашку. Он, опустив голову, шел за сеялкой, думал о жене, о детях (младшего сына он никогда не видел), вспоминал лицо Ольги, и ему казалось, что она вот-вот появится на дороге, придет сюда и принесет ему завтрак в холщовой, расшитой красными нитками сумке, как, бывало, давно приносила, когда он работал на ферме.

Так он вспоминал день за днем их жизнь, и острая боль, которую уже утихомирили четыре года его одиночества, вновь сжимала его сердце, но он, вслушиваясь в шум ветра и покрикивая на коней, шагал и шагал за сеялкой, отгоняя от себя эту боль и думал о том, что теперь его друзья по полку и солдаты пехотной роты, которой он командует, стали его семьей и он отдаст им все, что должен и может отдать.

После полудня Чекалин всыпал последнюю пшеницу в ящик, тряхнул мешком и, взглянув на незасеянный участок, укоризненно сказал Пашке:

— Просчитались вы, брат, с вашим бригадиром. Зерна не хватит. Бери мешок и гони к бригадиру, пусть там насыплют килограммов десять…

Пашка передал Чекалину вожжи, взял мешок и уже отбежал было шагов на двадцать, потом вдруг остановился, как вкопанный, вернулся и подозрительно долго смотрел на Чекалина.

— А вы, дядя, того, — несмело сказал он, — вы чей будете?

— А что? — удивленно спросил Чекалин.

— Как так что? — рассердился Пашка. — Не могу ж я доверить вам коней и пшеницу. Там в ящике пшеницы, должно, с полпуда будет.

— Дуй, дуй, — расхохотался Чекалин, — бдительный какой! Иди, я покажу документ!

Он вынул из кармана офицерское удостоверение и с серьезным видом протянул Пашке:

— На, читай!

Пашка поднял брови, губы у него дрогнули.

— Так вы, значит, Чекалин Корней Петрович, муж Ольги Васильевны?

Не дожидаясь ответа, он взмахнул мешком и побежал по полю к дороге.

Чекалин продолжал сеять. Кони шли неторопливым шагом, чуть поскрипывали колеса сеялки, и подрагивающие сошники, разрыхляя острыми железными носами подсохшую на ветру землю, оставляли за сеялкой темную полосу жирной, липкой от влаги земли. Сзади, за сеялкой, опускались летающие над пахотой вороны, деловито прыгали по бороздам воробьи, стрекотали пестрые сороки.