Сергей Есин - Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Из тайного доносительства, нарушения служебной этики сделали благородный поступок. И, наконец, последнее, партийный публицист дает характеристику своему принципалу: "Отец его исповедовал сионизм. После смерти Якова Наумовича в память о нем под Иерусалимом даже посадили небольшую рощицу, десять деревьев. Я знаю, Натан этим гордился. Сроднившись с русской историей и культурой, живя в ней, дыша ее воздухом, лучше, чем кто-либо другой умея осмыслить и прочувствовать ее, не представляя себе жизни без нее, он в то же время трепетно оберегал и собственное еврейство. В том не было раздвоенности, внутреннего разлада. Для него это было совершенно естественно и органично".

Меня здесь удивляет только одно. Я согласен, что в том числе и евреи много полезного сделали в русской культуре, вообще национальность пропадает, когда перед нами человек большого дела и крупного калибра. Не представляю себе Мандельштама или Пастернака, защищающих только "своих". Но почему, не дай Бог, кого-то лишь только тронешь, сразу — гвалт. Уже бегут с ведром воды, а то и с дубиной.

Вечером приехал в Москву, и выяснилось, что я по своему обыкновению все перепутал: празднование дня рождения Лени Колпакова состоится не завтра, а послезавтра.

7 января, пятница. Весь день занимался ненавистным мне романом.

8 января, суббота. В четыре часа ездил на 50-летний юбилей Лени Колпакова. Какой получился чудесный и возвышенный праздник. Леня, в отличие от меня, не звал всех подряд. Все это происходило в каком-то полузакрытом ресторане возле Администрации президента. Вкусно, без излишеств кормили. Особенно хороши были морковка, типа корейской, и куриный шницель. Я, правда, не смог устоять перед второй порцией торта во время десерта.

Все как-то удивительно по-доброму определились в своем отношении к юбиляру. Церемонию довелось начинать мне. Я выбрал иронически-гротесковый тон и стал говорить о "недостатках" Лени — о его семье, работе, детях, о нем, как о журналисте. У Лени прекрасные дети, жена и друзья. Потом очень точно высказался Авангард Леонтьев, который давно дружит с Леней, потом Юра Поляков, многие другие. Чуть позже всех, как и положено важному гостю, приехал Виталий Яковлевич Вульф, который тоже говорил очень тепло и мило. Он даже сплел полуреалистическую новеллу про какую-то американскую миллионершу. Ни ложечка не звякнула в стакане, пока он витийствовал.

Здесь же я встретился с Владимиром Митрофановичем Поволяевым, который был главным редактором канала "Добрый вечер, Москва" в то знаменитое время. Его, как и меня, потом с эфира сняли. Но я отчетливо помню: "Добрый вечер, Москва" была лучшей передачей телевидения. Телевидение, собственно, училось там.

Вообще, было много интересных и хороших разговоров. С Юрием Поляковым — о всех наших, и не наших, о писательских делах, о бесшабашности и недостаточной культуре наших патриотов, о царящем в нашей среде хамстве и предательстве. Потом с Леонтьевым — о театре, о новых ролях Табакова, где я увидел некое движение или даже возрождение, особенно в "Тартюфе". Волшебное чувство, когда говоришь с интересным собеседником.

Я подвозил В.Я.Вульфа домой, по дороге он рассказал мне много любопытного. Например, как уволили с профессорства в школе-студии МХАТа Авангарда Леонтьева, чьими воспитанниками были и Машков, и Миронов. О неприглядной роли в этом вопросе в первую очередь ректора Смелянского и самого Табакова. Недаром О.П. через два или полтора года взял Леонтьева во МХАТ, когда тот ушел из "Современника". Но как Табаков решился на это, ведь Леонтьев был человеком очень ему близким? Я припоминаю, что единственный раз я был у Табакова в доме, еще когда он был женат на Люсе Крыловой, и, кроме меня, гостями были только Никита Михалков с женой и Леонтьев. Какая жуткая история, какое грубое вмешательство в личную жизнь людей! Дойди эта история во всех подробностях ее лживой интриги до газет где-нибудь на Западе, скажем во Франции или Германии, голова ретивого ректора скатилась бы в грязную корзину.

9 января, воскресенье. Ехал домой после бани со стороны Октябрьской площади, по Шаболовке, мимо Донского монастыря, мимо огромного завода им. Орджоникидзе. Хорошо помню этот завод, один из лучших в Москве, на котором строили громадные конструкции новейших металлообрабатывающих станков; помню, как приезжал туда Горбачев, не сразу, а попозже, я тогда порадовался: наконец-то вспомнили о рабочем классе. Ну, как вспомнили, так и забыли. Вывеска завода еще некоторое время была над огромным, выходящим на улицу цехом, а потом появилась другая вывеска: цеха уже нет, там — склад. Остановил машину, вышел. Все станки, всё оборудование куда-то подевалось, долго рассматривал интересные штучки, связанные с хозяйством, огородом, сервировкой стола, бытом; цены довольно высокие, народу не очень много. Может быть, России действительно не нужна ни промышленность, ни станки, а только одна политическая жизнь?

Каждое утро минут по сорок гуляю с собакой и слушаю на плейере английский. Книжечка в продаваемом наборе, сопутствующая звуковым дискам, всегда у меня с собой. Вот и сегодня в перерывах между парениями — с раннего утра ездил в баню, так как на даче один не топил, а растренировываться не хочется, если раз в неделю, то раз в неделю, — когда я читал английский и пытался усвоить разницу между идиомами to use (употреблять, использовать), use to (привычные действия, совершаемые в прошлом), to be used to (в значении — привыкнуть) и to get use to (приспособиться, привыкнуть), то подумал, что никогда мне язык не выучить, но вот занимаюсь, чтобы мозги не сохли.

Кстати, сегодня днем, разбирая в доме бумаги, нашел книжечку: "Сто современных русских писателей", выпущенную к 49-й международной книжной ярмарке в Варшаве. Еще раз восхитился замечательным свойством английского языка, не различающего, в отличие от нашего, "русского" писателя от "российского". Начинается сборник с Михаила Айзенберга, а заканчивается Александром Яковлевым, главным архитектором перестройки, так много сотворившим для самосознания русского народа. Мне посвящено почти полстраницы, я не жалуюсь. Битову тоже полстраницы, которые предуведомлены тем, что Битов — это "живой классик русской литературы". Больше всего места в сборнике отдано критикам, самому угнетенному племени русских литераторов. Следующая за мною Наталья Иванова разлеглась на четырех страницах, а Сергей Чупринин — на трех с половиной. Готов был, как крохобор и завистник, отметить ущербность наших с Битовым позиций, но тут обратил внимание, что в этом "справочнике" нет ни Распутина, ни Белова, ни Бондарева, ни Крупина — действующих, между прочим, писателей.

Роман не трогаю, надоел смертельно, но, чувствую, необходим еще один штурм, чтобы отдать его в журналы и насладиться их реакцией.