Сергей Есин - Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Встретился с Клодом, мне показалось, что он не постарел, но похудел, ходит, опираясь на две палки. Читать он тоже почти не может. У него в комнате специальный прибор, который во много раз увеличивает шрифт в книге. Опять вспомнил В.С., у которой, среди прочих, есть такое же несчастье. И он, старый Клод, соскучился по разговорам о литературе, и я за неделю салонной злости и раздражения тоже затосковал об этих импровизациях, когда пропускаются целые фразы, но оба собеседника сразу, наслаждаясь процессом, идут к выводам, — в общем, заговорили, затоковали, засвистели. Пока можешь читать — жизнь еще идет. Я, кстати, как приехал, положил глазные капли в холодильник, да так ими и не пользовался. В.С. за этим следила.

Говорили о Грине, над которым Клод сейчас работает. Мне понравилось точное наблюдение Клода, что не надо представлять Грина певцом флибустьеров и дюков, скорее он писатель женского образа, писатель молодых страстей, девушка у него всегда удерживает и поддерживает мужчину. Ну, разве опишешь всю сладость и мёд подобных разговоров двух литераторов, вцепившихся друг в друга!

Поговорили, я осмотрел сад, большой и старый, и дом, бывшую ферму, с массой старинной мебели, залежами книг, с висящими по стенам картинами, плакатами, гравюрами, удобными креслами, двумя кошками, одна родила котят, которых держит под диваном, с собакой Норкой, моей старой знакомой, с удобствами — теплой водой, отоплением, действующем на русском газе, уборной в доме, — с хорошей посудой, с камином, с уютом, который создается десятилетиями и наживается поколениями.

Попили чаю, заговорили о Барбизоне, который, на машинном ходу, здесь близко, поехали в Барбизон. За рулем опять неутомимая Ирэна Ивановна. У нас несколько часов времени, к 6-7-и приедет Рене, тоже бывший ректор Парижа VIII, он повезет меня обратно.

В жизни всегда можно поражаться тому, как нити, разложенные в юности, стягиваются под самый конец. Длинноватый худой мальчик, с испуганными глазами, уже в пятнадцать лет самостоятельно ходил в Музей изобразительных искусств на Волхонке. И удивительно, что он уже что-то прочел о барбизонцах, знал имена и пристально разглядывал картинки Руссо и Милле и так любимого им Коро.

Вообще, все эти таинственные места вне разума и вне фантазий, они в то время и по ту сторону луны. Что-то вроде нашего Кратова или Малеевки, только здесь роскошью не кичатся, все скромные. Раньше это была совсем крошечная деревушка, сейчас побольше, кроме старой сердцевины, еще и новый район с дорогими отутюженными и облизанными дачами. Здесь было дешево и живописно. Художники селились в небольшой харчевне-гостинице. Добирались из Парижа до Фонтенбло поездом с шестью вагонами — столько на фотографии, — а потом на империале, прообразе современного двухъярусного автобуса. Спали часто в общей спальне, на полу. Иногда хулиганили, расписывая стены, иногда расплачивались разрисовкой шкафов и сервантов. Теперь это музейные экспонаты. Вот так рождалось новое направление, возникали предимпрессионисты, новый взгляд на природу, на ее жизнь. Почему одним, несмотря ни на что, дано, а другим нет?

После музея и студии жившего здесь постоянно Милле поехали снова на дачу к Ирэне Ивановне. Там будет ужин с приехавшим повидать Клода и меня бывшим ректором Рено. До этого зашли в крошечное кафе. Там подавали коронное блюдо: гречневые блины с разнообразной по вкусу начинкой. Меню, в том числе, было и по-русски. Вот свидетельство победы русского, первоначально сворованного бизнеса.

Рено навез всякой всячины — полуфабрикаты, парная, нарезанная просвечивающими кусками ветчина, салаты, грибы, пирог. С Рено говорили по-английски. Не так чтобы я все понимал, но понимал. Он же на роскошной машине отвез меня в Париж.

Много думаю о новых замыслах и о Марке Авербухе — он поехал в Шартр и Комбре, по моим следам.

Днем в разговорах о том, о сем выяснилась пикантная и прелестная подробность. Я-то думал, что без меня в Литинституте ничего не происходит! Ан, нет! Оказывается, герой нашего времени А.И.Приставкин вывез в Париж группу наших студентов, — деньги давал фонд Филатова. Отбор, рекомендации и прочее — это его просвещенная воля. Ну, и сам всех их представлял. Приехали: Галина, Вайнгер, Дьякова и Миронова. Дома проведу либеральное расследование.

Но это — между прочим, как неглавное, значительно важнее, что с Ирэной Ивановной мы вроде бы договорились провести осенью нормальную презентацию Литинститута в Доме дружбы в Париже. Посмотрим! Решили также церемонию, связанную со званием Сокологорской, перенести на начало лета. Я обратно везу и мантию, и грамоту, и даже майки и сумки, которые взял в институте. Ни я, ни моя литература, ни Литинститут никого в Париже не заинтересовали. Я представляю, с каким внутренним злорадством посматривают на меня некоторые коллеги…

В 17.30, практически впритык к закрытию выставки, началась пресс-конференция "Литгазеты". Я пришел на Салон довольно рано, кого-то послушал, волновался. Как и всегда, понимал, что мне, обычно дистанцирующемуся от постоянных разборок, совсем не выгодно лезть в эту кашу, но и Полякова не мог оставить, и чувство гнева и справедливости гнало меня вперед. Положение сложное, потому что придется априори доказывать, ты-де не хуже всех, и как здесь обоснуешь известную долголетнюю связку наших журналов, их недоброжелательность к писателям спокойного русского патриотического толка, независимо от качества литературных текстов. Надо, конечно, еще обязательно подчеркнуть, что далеко не все писатели другого лагеря — писатели низшего класса. Что бы там ни говорили мои друзья, но никогда не смогу отнести ко второму сорту ни Т.Толстую, ни О.Павлова, ни Дмитриева, ни даже Пригова, он тоже в своем роде создал и свой стиль, и свое направление. Речь должна пойти о том, что здесь слишком много гарнира, удобных деятелей и деятельниц, милых людей, которые в свою очередь должны были поддержать всю команду. Я думаю, что особую роль в этом играли Архангельский, Быков — их известность базируется почти исключительно на их телевизионном мелькании. У меня возникло также ощущение, что ряд участников — Барметова, Иванова, Ольга Славникова — просто был слоббирован "экспертами", то есть людьми не прямых специальностей: Сколько бы С.А.Филатов ни говорил, что, дескать, все присутствующие были "заказаны" французской стороной, просочились слухи, что список французов занимал лишь одну пятую, остальное добавляли мы, иногда даже расширяя общую квоту, чтобы включить, например, Славникову, вот так возникла цифра в 43 человека.

Об этом и многом другом я размышлял, пока собирался народ в зал. Но тут я подумал: а чего терять время, пойду-ка я послушаю, что там говорят писатели на другой встрече…