Плутарх - Сравнительные жизнеописания в 3-х томах

XX. Но дело в том, что другом и заступником Отона был Сенека, и, сдавшись на его просьбы и уговоры, Нерон послал своего соперника наместником в Лузитанию, к берегу Океана [3496]. Правителем Отон был мягким и с подчиненными народами жил в согласии, ибо знал, что его наместничество — не более, чем почетное изгнание. Когда Гальба восстал, он первым из наместников присоединился к нему, привез все золотые и серебряные чаши и столы, какие у него были, чтобы новый государь перечеканил их в монету, и подарил ему рабов, обученных прислуживать высокому властителю. И во всем остальном Отон хранил верность Гальбе и на деле доказал, что никому не уступит в опытности и умении управлять. Много дней подряд, на протяжение всего пути, он ехал с императором в одной повозке. В том же совместном путешествии он сумел снискать привязанность Виния — любезным обхождением и подарками, а главное, тем, что в любых обстоятельствах первенство неизменно уступал ему. Таким образом, с помощью самого Виния, он прочно занимал второе место после него, обладая в то же время одним важным преимуществом: он ни у кого не вызывал зависти или злобы, потому что помогал безвозмездно каждому, кто просил о помощи, и со всеми бывал приветлив и благожелателен. Больше всего внимания проявлял он к солдатам и многим доставил начальнические должности, то обращаясь с просьбами к самому императору, то к Винию или к отпущенникам Икелу и Азиатику, которые пользовались при дворе огромной силой. Всякий раз, как Отон принимал у себя Гальбу, он подкупал караульную когорту, выдавая солдатам по золотому, и, делая вид, будто чествует государя, на самом деле обманывал его и склонял войско на свою сторону.

XXI. Когда Гальба стал раздумывать, кого избрать в преемники, Виний предложил ему Отона, и тут, однако ж, действуя своекорыстно: он рассчитывал выдать замуж дочь и взял с Отона обещание жениться, если Гальба его усыновит и назначит своим наследником. Но Гальба и сам говорил, и всеми своими действиями давал понять, что общее благо ставит выше собственных интересов и хочет назвать сыном не того, кто будет всех приятнее ему самому, но кто принесет больше всего пользы Риму. Мне кажется, он едва ли мог бы избрать Отона наследником даже собственного своего имущества, зная, что это распутник и мот и что у него на пятьдесят миллионов долгов. Во всяком случае, Виния он выслушал молча и сдержанно и составление завещательной записи отложил. Затем он назначил себя и Виния консулами [3497]; ожидали, что в начале года он объявит, наконец, имя преемника, и солдаты всем остальным именам предпочли бы Отона.

XXII. Но пока он медлил и размышлял, в германских легионах вспыхнул мятеж. Все войска ненавидели Гальбу, который так и не дал им обещанного подарка, но у солдат, служивших в Германии, были с ним особые счеты: они ставили в вину императору и позорную отставку Вергиния Руфа, и награду, которую получили галлы, воевавшие с ними, меж тем как всех, кто не поддержал Виндекса, постигло наказание, и вообще пристрастие к Виндексу — ему одному только и признателен Гальба, ему оказывает посмертные почести, приносит в его честь заупокойные жертвы от лица государства, будто его лишь поддержкою сделался императором римлян. Подобные речи звучали в лагере уже вполне открыто, когда наступило первое число первого месяца, которое римляне называют «январскими календами» [Calendae Januariae]. Флакк собрал солдат, чтобы в согласии с обычаем привести их к присяге на верность императору, но они кинулись к изображениям Гальбы, сбросили их на землю, а затем, поклявшись в верности сенату и римскому народу, разошлись. Начальники почувствовали страх, как бы неповиновение полководцу не привело к настоящему бунту. И вот один из них говорит остальным: «Что это с нами творится, друзья? Мы и нового государя не выбираем, и нынешнего отвергли, словно не только Гальбу, но вообще никакого властителя и никакой власти не желаем признавать! Конечно, о Флакке Гордеонии и говорить не приходится — он жалкая тень Гальбы, и только, но от вас всего день пути до Вителлия, правителя остальной Германии. Его отец был цензором и трижды консулом и как бы правил вместе с Клавдием Цезарем, а сам он своею бедностью, которою иные его попрекают, блестяще доказывает и честность свою и благородство. Давайте-ка провозгласим его императором и покажем всему миру, что умеем выбирать государей получше, чем испанцы и лузитанцы».

Кто одобрял это предложение, кто нет, а тем временем какой-то знаменосец тайком выбрался за ворота и уже ночью сообщил о случившемся Вителлию, у которого как раз собралось много гостей. Весть быстро разнеслась по всему войску, и первым Фабий Валент, начальник одного из легионов, прискакал на другой день во главе большого отряда конницы и приветствовал Вителлия, называя его императором. До тех пор Вителлий решительно отвергал эту честь, по-видимому, страшась громадности императорской власти, но тут, как рассказывают, он вышел к солдатам сразу после полуденной трапезы, отяжелевший от еды и вина, и согласился принять имя Германика, титул же Цезаря отклонил и на этот раз. Повиноваться распоряжениям императора Вителлия поклялось и войско Флакка, немедленно забывшее свою прекрасную и демократическую присягу сенату.

XXIII. Так Вителлий был провозглашен императором. Узнавши о перевороте в Германии, Гальба не стал дольше медлить с усыновлением. Ему было известно, что иные, немногие, из друзей стоят за Долабеллу [3498], а все остальные за Отона, сам же он не одобрял ни того, ни другого, и вот внезапно, никого не предупредив, он посылает за Пизоком, сыном Красса и Скрибонии, которых казнил Нерон, — молодым человеком, от природы одаренным всеми нравственными достоинствами, но особенно славившимся чистотой и суровостью жизни. Затем он отправился в лагерь и объявил Пизона Цезарем и своим преемником [3499]. Но на всем пути, от самого Палатина, его сопровождали грозные знамения с небес, когда же он обратился к солдатам, а потом начал читать свою речь, загремел гром, засверкали молнии, хлынул проливной дождь, и на лагерь, на город опустилась такая мгла, что, каждому сделалось понятно: происходящее не угодно божеству, и усыновление Пизона на благо Риму не послужит. Сумрачно было и на сердце у солдат, ибо даже теперь никакого подарка они не получили.

Глядя на лицо Пизона и слушая его голос, присутствовавшие дивились, как спокойно — хотя и отнюдь не равнодушно — принимает он столь великую милость; напротив, по обличию Отона было ясно видно, с какою горечью, с каким гневом встретил он крушение своих надежд. Ведь его считали достойнейшим из притязавших на эту высочайшую награду, и он был уже почти у цели, и потому, не достигнув ее, считал это верным признаком нерасположения и ненависти Гальбы. Он уже не был спокоен и за свое будущее; боясь Пизона, кляня Гальбу и отчаянно негодуя на Виния, он ушел домой, переполненный различными и многими чувствами, ибо совсем отказаться и отречься от своих упований ему не давали постоянно его окружавшие гадатели и халдеи. Особенно усердствовал Птолемей, ссылавшийся на свои неоднократные предсказания, что Нерон Отона не убьет, но сам умрет первым, а Отон переживет его и будет властвовать над римлянами, и так как первая половина прорицания сбылась, призывал не терять веры и в другую его половину. Всего же более разжигали Отона те, кто тайно разделял его горе и обиду, считая, что Гальба отплатил ему черной неблагодарностью. К нему переметнулось, сочувствовало ему и все сильнее его ожесточало и большинство приверженцев Тигеллина и Нимфидия, которые прежде были окружены почетом, а теперь отвергнуты и унижены.