Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

В его распоряжение был тогда предоставлен императорский поезд прежнего царствования, с большой роскошью обставленный, но с меньшим изяществом, и без продуманных удобств нынешнего.

Кроме меня, с великим князем тогда выехали из Гатчины шведский посланник генерал Брадстрем, наш военный агент в Стокгольме граф Игнатьев и назначенные состоять при шведском короле генерал-адъютант Дубасов и флигель-адъютант Валя Долгоруков.

Помню, что весь вечер в этой поездке мне пришлось вырабатывать как подробности встречи, так и короткого пребывания короля в Ревеле, а также и распределение прибывающих гостей по вагонным помещениям и за обеденным столом – задача совсем простая, когда предоставлен своим собственным соображениям, и усложняющаяся до запутанности, когда вступаются в ее решение другие «знающие до тонкости» все существующие взаимоотношения иностранных гостей и их служебное положение. В данном случае этим «другим» был граф Игнатьев, заставлявший меня по несколько раз менять уже составленное мною распределение только для того, чтобы в конце концов, когда все уже спали, остановиться на моем – самом первоначальном.

За исключением этого невольного раздражения и усталости все остальное прошло у меня в самом приятном настроении.

Приход шведского броненосца в Ревель почему-то запоздал, и мы имели несколько часов свободных для осмотра города и для небольшой прогулки по ревельскому побережью. Я Ревель видел тогда в первый раз, и он мне понравился своей красивой стариной и своим морем.

Шведский броненосец подошел к самой пристани уже под вечер и под гром салюта и звуки шведского гимна остановился.

Михаил Александрович в сопровождении свиты поднялся на палубу и приветствовал от имени государя и России прибывших гостей. Затем состоялось взаимное представление свит и церемониальный марш почетного русского караула.

Король оказался спокойным, простым и серьезным человеком.

Наследный принц был тоже любезен и прост. Прелестная и оживленная принцесса Ингеборга была особенно весела и всем довольна, а их свита от всего приходила в радостное изумление.

Из тогдашних мелочей я вспоминаю, как их поразил своей роскошью наш самый обыкновенный служебный вагон маленькой портовой ветки, в котором нам надо было проехать 3 версты до главного пути, а наш устаревший императорский поезд привел их в полный восторг.

Ревельское население также старалось оказать почетному гостю всевозможные знаки внимания. Кроме обычных русских хлеба и соли, королю местным кондитером был поднесен настолько громадный пирог из марципана, что его с трудом удалось протиснуть в вагонную дверь.

Небольшое затруднение оказалось лишь в привычках шведских гостей. Король, чувствуя себя к тому же простуженным, очень любил тепло и просил, чтобы в его отделении было натоплено возможно жарче. Принцесса Ингеборга, наоборот, предпочитала холод, а наследный принц привык к обычной комнатной температуре и не выносил другой.

Отопление в старом императорском вагоне из-за несовершенства прежней техники не было приноровлено к такому разнообразию вкусов, но все же благодаря сметливости поездной прислуги удалось удовлетворить все желания, отдавая предпочтение больному королю, а не даме.

В его спальне и столовой, где мы с ним обедали, в салоне, где затем он играл в карты, было так жарко, что трудно было дышать, в отделении принцессы Ингеборги из-за открытых окон и ледяной ночи царствовал чуть ли не мороз, а у остальных какими-то непостижимыми сноровками удалось сохранить безразличную теплоту хорошего спального вагона.

По дороге ночью даже останавливались на одной из маленьких станций на несколько часов, чтобы предоставить спокойный сон утомленным от морской качки гостям.

Странно, как такие смешные мелочи запоминаются, а более интересные совсем исчезают из памяти.

К сожалению, это редко зависит и от воли человека, которому, конечно, хочется запомнить лишь важное!!!

В Царское Село мы прибыли на следующий день, где король был встречен государем, императрицей, всеми великими князьями и громадной свитой в особо торжественной обстановке.

Помещение ему было отведено в большом Царскосельском дворце, куда его проводил сам государь.

Затем последовал парадный завтрак и не менее парадный обед. Король еще утром пожаловал всем его сопровождавшим высшие шведские ордена. Я получил тогда от него красивый орден Меча 96.

Государь, в свою очередь, наградил всех присутствовавших на празднествах шведов русскими орденами. Этот красивый обычай, существующий с давних времен при всех дворах, всегда был приятен для тех, кого он так случайно касался.

С каким бы пренебрежением и даже насмешливостью ни относились к различным знакам отличия – «этим побрякушкам», как их называли, – я постоянно подмечал даже у наиболее искренних удивительную неискренность в данных случаях. Громкие слова самых убежденных друзей скромности и всеобщего равенства и тут шли вразрез с интимной действительностью. Такова уж, видно, человеческая природа – ее всегда влечет не к равенству, а к выделению и превосходству.

И орден Почетного легиона республиканской Франции, и «Красного Знамени» пролетарской России – ясные тому доказательства. Даже американцы, не имеющие своих орденов, всегда были польщены, когда их награждали иностранными.

Создавая орден Почетного легиона, Наполеон так говорил убежденным республиканцам, противникам этой меры: «Я желал бы, чтобы мне указали на какую-нибудь республику – древнюю или современную, в которой не было бы отличий… Я не верю, что французский народ любит свободу и равенство. За 10 лет революции французы не изменились – у них по-прежнему одно чувство – чувство чести. Надо дать пищу этому чувству – ему надо дать внешнее отличие. Разве вы не видите, как народ тянется к подобным иностранным украшениям и их с гордостью носит! Их называют детскими погремушками. Ну и что же? Этими побрякушками ведут людей за собой и к славе».

Для меня лично иностранные ордена, врученные мне почти все непосредственно самими носителями верховной власти, являлись не только знаком доброго внимания чужеземной страны, оказанным русскому, но и памятью о красивых событиях, в которых мне лично приходилось принимать участие.

Никаких преимуществ они, конечно, с собой не приносили, и меня, обладателя Почетного легиона довольно высокой степени, а теперь жалкого беженца, вряд ли бы даже допустили в свободолюбивую Францию, уже упорно защищающуюся паспортными правилами от наплыва русских изгнанников.

У меня было много и русских орденов, вплоть до Владимира с мечом «на шею». Получал я их, как и остальные, в порядке постепенности по представлению начальства, но одна очередная награда, назначенная мне уже лично государем, меня больше всего порадовала. Это был портрет Его Величества в официальной «кабинетной рамке» – пожалование весьма редкое, в особенности ввиду моего полковничьего чина.