Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Зато его внутренний мраморный белый дворик, весь покрытый в промежутках густым ковром роз, являл собою красоту неописуемую.

Жизнь в Ливадии протекала хотя очень размеренно, но и очень непринужденно. Начало дня свита проводила большей частью по своему усмотрению. К утреннему кофе на дому приносились всем фрукты и прекрасный виноград из царских садов. Полагался каждому и придворный экипаж, что позволяло делать длинные прогулки по красивым окрестностям.

В свободные часы я пользовался своим экипажем и ездил часто в Харакс к великому князю Георгию Михайловичу, которого я очень любил.

Представляющиеся в Ливадии обыкновенно бывали очень редки и малочисленны, так что дежурному флигель-адъютанту приходилось надевать дежурную форму только на эти короткие промежутки. В остальное время ему разрешалось быть по-домашнему.

К завтраку все собирались вместе с царской семьей в большой столовой зале внизу. Иногда по праздникам там играл военный оркестр.

После завтрака подавались обыкновенно автомобили. Государь, великие княжны и часть свиты по приглашению выезжали до какого-нибудь места, где устраивали пикник или шли в длинную, иногда небезопасную прогулку в горы.

Императрица из-за частого недомогания редко принимала участие в этих прогулках. В таких случаях, чтобы не оставлять ее одну, при ней всегда находилась очередная «дежурная» великая княжна. Его Величество очень любил Крым, знал до мельчайших подробностей местность около Ливадии и собрал библиотеку по истории этого края.

Обедала царская семья обычно без посторонних в своем уютном помещении наверху. Исключения бывали лишь в тех случаях, когда истекал срок приглашения и флигель-адъютант или другое лицо свиты должны были покинуть гостеприимную Ливадию.

Их Величества тогда устраивали у себя наверху, в семейной обстановке, «прощальный» обед уезжающему, не приглашая никого другого.

Обедала свита поэтому почти всегда за так называемым гофмаршальским столом, и вечер обычно проводили все вместе. Кроме ближайшей свиты государя и императрицы, которых я уже знал хорошо, я в эти часы общения познакомился ближе лишь с новым духовником Их Величеств, еще совсем не старым отцом Васильевым, и Елизаветой Алексеевной Нарышкиной, назначенной обер-гофмейстериной на место скончавшейся княгини М. М. Голицыной.

Отец Васильев произвел на меня глубокое впечатление своей изумительной по искренности и задушевности церковной службой. Его молитвы и возгласы во время обедни шли не только от всего сердца, но были даже как-то особенно проникновенными. Подобного впечатления я до того не испытывал ни от одного священника. Кто так молится, не может быть плохим человеком или неискренним проповедником, действующим лишь напоказ, то есть «духовным карьеристом».

Я не знаю или не запомнил, как и через кого он попал ко двору и сделался духовником, но мне было совершенно понятно, почему именно на нем Их Величества остановили свой выбор.

Как относился отец Васильев к Распутину? Не знаю, вернее, совершенно забыл, хотя разговоры с ним лиц свиты в моем присутствии по этому поводу бывали, конечно, неоднократно.

Думается, что его суждения не были довольно ярки, иначе они бы запомнились. Вспоминаю только, что он относился к личности Распутина весьма отрицательно, хотя и не видел никакого вреда от него на религиозное сознание Их Величеств.

Отца Васильева зверски убили, кажется, в первые месяцы революции, еще при Временном правительстве 93.

Елизавета Алексеевна Нарышкина, рожденная княжна Куракина, мать моего товарища по службе Киры Нарышкина, была весьма интересная рассказчица, много читавшая и много видевшая на своем веку.

Несмотря на то что ее жизнь началась еще в царствование императора Николая I, в ее манерах, оборотах фраз все было современное и почти совсем не чувствовалось того особенного «старинного», что мне так нравилось в ее предшественнице княгине Голицыной и в других придворных дамах ее возраста. Но, несмотря на этот более или менее современный облик, ее увлекательные рассказы из пережитого в Париже во время революции 48-го года и во время событий в течение трех царствований живо переносили меня в те отдаленные времена. Ее память была удивительно свежа и сохраняла порою самые мелкие, красочные подробности.

Мне пришлось на днях прочесть ее воспоминания, напечатанные после ее кончины на немецком языке в Вене. К сожалению, в них не помещено очень многого, о чем она с таким убеждением рассказывала на словах. Встречается и некоторая путаница как в именах, годах, так даже и в событиях.

Суждения ее о последнем царствовании также порою не совсем близки к действительности, довольно поверхностны и отражают в себе лишь не «близкое» знакомство с царской семьей, а скорее отголосок тогдашних всеобщих предвзятых суждений. Все это вполне понятно, так как и она, несмотря на свое положение, весьма редко соприкасалась с интимной жизнью царской семьи. Тем не менее в ее записках чувствуется ее искренность и теплое чувство к своим императорам 94.

Мое дежурство вместо положенных трех недель затянулось тогда на целых почти два месяца – государю и Ее Величеству было угодно, чтобы я оставался с ними до отъезда великой княгини Ольги Александровны, которую я потом сопровождал на обратном пути.

Дни, проведенные в новом, недавно построенном Ливадийском дворце, среди изумительной по простоте и сердечности царской семьи и ликующей природы, надо лично испытать, чтобы почувствовать всю их прелесть.

Та небольшая борьба честолюбий и ревности, которая, как и всякая накипь жизни, присуща часто и людям ближайшего окружения, мне тогда представлялась настолько ничтожной в сравнении с остальным, что я ее просто не замечал…

Последний раз я увидел Крым и его море уже во время разгара войны, незадолго до революции, ранней весной. Мы тогда снова приезжали с государем в Севастополь для осмотра флота и сухопутных войск, отправлявшихся в особую экспедицию.

Все кругом уже уничтожало друг друга, люди шли на смерть, а равнодушная ко всем человеческим страданиям и распрям природа как будто еще ослепительнее сияла своей вечной красотой.

В ее постоянном равнодушии, быть может, и чувствовалось извечное величие превосходства, но величие, уже тогда не восхищавшее человеческую душу. Эта душа нуждалась в другом, менее величественном, но более высшем…

Я уехал тогда из Крыма без всякого сожаления…

1908 год – год моего первого нестерпимого горя и моего первого глубокого отчаяния – начался и длился до лета в самой счастливой семейной и интересной служебной обстановке.

В придворной жизни он ознаменовался сначала браком великой княжны Марии Павловны со шведским принцем (Вильгельмом. – О. Б.) 95. На эту свадьбу в начале весны приезжал в Россию морем шведский король (Густав V. – О. Б. ) с наследным принцем (Карлом. – О. Б. ) и принцессой Ингеборгой. Встретить их в Ревеле и проводить до Петербурга был государем назначен великий князь Михаил Александрович.