Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

В возникновении всякой войны повинен не один «Его Величество случай». С ним одновременно влияют причины хотя и более определенные и ясные для большинства политиков или историков, но тем не менее все же в своем корне остающиеся непонятными для самого пытливого человеческого ума!..

Фон Гинце был в России германским морским агентом и играл у нас более деятельную роль. Во время забастовки и беспорядков 1905 года он, говорят, во многом содействовал у нас беспрепятственному морскому сношению между обеими странами.

Гинце свободно говорил по-русски и старался всеми способами проникнуть не только в сферу, подлежавшую его ведению, но и в нашу придворную, более или менее интимную обстановку.

Особыми симпатиями среди нас поэтому он не пользовался, но человек он был, безусловно, способный, настойчивый, тонкий и находчивый, за что его и особенно ценил император Вильгельм, давший ему сначала дворянское достоинство и сделавший его затем своим флигель-адъютантом. Я вспоминаю о Гинце именно в связи с моей тогдашней совместной с ним поездкой на Полтавские торжества и нашим пребыванием в Полтаве.

Он тогда старался, как только мог, разузнать от меня, увлекая для этого на длинные прогулки, подробности жизни Михаила Александровича и, как ему казалось, особо важные, но скрытые причины назначения великого князя в Орел.

Михаил Александрович в то время числился в списках не только нашего, но и германского флота, был также шефом немецкого уланского полка, и этот вопрос, по словам Гинце, его «естественно интересовал». Мне же это казалось далеко не естественным.

Мне стоило тогда немало усилий и своеобразной находчивости, чтобы выдержать это нелегкое для меня испытание и говорить с ним долго, даже оживленно, и вместе с тем не сказать ничего.

Еще задолго до войны Гинце был отозван из России, назначен, кажется, посланником в Пекин, а затем в качестве министра иностранных дел присутствовал при отречении германского императора 130. На его незаурядные способности и находчивость возлагались в Германии во время войны большие надежды. Он затем вновь появился в России, уже при большевиках, прожил на нашей родине под вымышленной фамилией очень долго, как говорили газеты, около года, а затем вернулся домой.

В каких отношениях он был с русскими коммунистами и для чего он к ним приезжал, конечно, трудно сказать. Говорят, он домогался места графа Ранцау, германского посланника в Советской России.

Как для большинства немцев, так и для большинства русских и для остальных христианских народов дружелюбные сношения германского и других европейских правительств с большевиками навсегда останутся и непонятными и заслуживающими невольного презрения.

Какими бы сложными, якобы необходимыми для собственной страны побуждениями и дальновидностью их ни силились оправдать, все же нельзя соприкасаться с людьми, удивившими даже наше время своими преступлениями и своею нравственной грязью. С такими людьми не разговаривают, не жмут им рук и не помогают деньгами.

Не ищут с ними даже для виду и для запугивания своих противников дружбы – их только или наказывают, или от них с гадливостью отворачиваются. Но быть может, именно для подготовки этого наказания или для спасения невинных жертв и появлялся тогда в Советской России Гинце, как для того отчасти существует, по словам наивных мечтателей, и посейчас в Москве германский посланник?

Судить об этих слишком тонких вещах не берусь. Знаю только то, что «наказания» до сих пор большевикам не последовало, а выгодная лишь для них одних их дружба с Германией и другими странами только укрепилась.

Во всяком случае, я не встречал в печати голоса Гинце, протестовавшего бы против этой удивительной до позора дружбы.

Сами немцы ее объясняют материальными выгодами и одиночеством Германии, старающейся хоть у кого-либо найти себе поддержку, но материальные выгоды и в связи с этим поддержка убийц и насильников вряд ли согласуется с какой-либо этикой и конечными выгодами. Настанет время, когда всем друзьям большевиков придется об этой дружбе пожалеть…

Полтавские разнообразные торжества протекли в особо торжественной обстановке и оставили во мне глубокое впечатление.

Вспоминаю, как меня поразили ничтожные размеры поля сражения, на котором тогда решилась судьба моей родины. Его можно, не преувеличивая, окинуть одним невооруженным взором.

Из Полтавы мы вернулись с Михаилом Александровичем прямо в Петергоф, куда переехал также и Большой двор и где жила уже вдовствующая императрица.

Небольшой домик государыни находился в том же парке Александрии, где был и коттедж государя, но в сравнительно далеком от него расстоянии. Он был построен еще в 30-х годах прошлого столетия и носил в своем убранстве все характерные признаки той довольно безвкусной эпохи. В нем постоянно жил летом император Николай Павлович, и с той давней поры обстановка дачи почти не изменилась. В небольшой прихожей еще лежала на столе книга, в которой расписывались различные исторические лица, являвшиеся к покойному императору по какому-либо случаю 131.

Мне почему-то запомнилась твердая подпись князя Паскевича Эриванского, приезжавшего в Александрию после взятия Варшавы.

Небольшие размеры коттеджа императрицы не позволяли Михаилу Александровичу жить в одном доме с матерью. Великий князь помещался недалеко, уже в совсем маленьком домике, в котором жил в дни молодости великий князь Алексей Александрович.

Я вспоминаю, что в этих двух комнатках находилось много моделей лодок, кораблей и разных картин из морского быта.

Но домик был все же уютный, хотя в нем, как и во всех постройках Петергофа, было чрезвычайно сыро.

Ближайшая свита государя и императрицы-матери помещалась вне Александрии. Большинство жило в двух больших, так называемых фрейлинских домах, где было отведено очень уютное помещение и мне, или в отдельных, маленьких «каменных кавалерских домах» 132, находившихся вблизи Большого Петергофского дворца.

В одном из этих «кавалерских домиков», № 5, окруженном небольшим садом, обыкновенно жила летом и семья моей жены.

Их там нередко посещал император Александр III, императрица Мария Федоровна, королева греческая и многие члены царской семьи.

Этот кавалерский домик мне особенно памятен, так как я провел в нем несколько счастливых дней, будучи женихом твоей матери.

В числе особенностей петергофских дворцовых помещений было также и то, что в них не было проведено электричество. Освещались они совсем по-старинному, даже не керосином, а маслом, которое наливалось в так называемые карсельские лампы. Их надо было для этого заводить ключом на манер часов, и мягкий свет этих ламп вместе с тихим приятным шумом накачивавшего в них масло механизма давали много уюта по вечерам.