Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Нельзя этого же сказать о на все, даже на особый почет, посягающей демократии с ее не углубленной веками культурой, с большей частью поверхностным просвещением, без исторических, наследственных, обязывающих традиций, с ее постоянной, доходящей до холодной злобы завистью к вышестоящим.

Императрица, конечно, была права, не доверяя этому сорту людей, считая их малоспособными к управлению, и относилась к наиболее заносчивым из них с плохо скрытым отвращением.

Я не позволил бы себе касаться здесь тех отношений, которые существовали между государыней и ее старшим сыном. Как между мужем и женой, так и между матерью и детьми никто не судья. Но в печати и общественных толках уже столько раз появлялось утверждение, что императрица Мария Федоровна якобы совсем не любила государя в противоположность остальным своим детям и что холод, якобы существовавший между обоими дворами, являлся лишь следствием этой главной причины.

А. А. Вырубова говорит в своих воспоминаниях, что «виноватым в отношениях двух государынь были окружающие» 147. Равным образом императрица-мать никогда не хотела уступать первого места императрице Александре Федоровне.

Быть может, внешность это отчасти и подтверждала. Приближенные обеих сторон, часто даже не из лиц ближайшей свиты, действительно нередко относились друг к другу с плохо скрываемой критикой, и отзывы о несовершенствах и неправильной политики молодого двора поэтому встречали хотя порою и молчаливый, но все же довольно сочувственный, как казалось, отклик со стороны вдовствующей государыни.

Но что это у императрицы-матери была только внешность, своего рода любезность по отношению к людям, с ней говорившим об этих вещах, в этом я убеждался неоднократно по многим признакам.

Кроме того, особой отчужденности между приближенными обоих дворов также не было, да, конечно, и не могло быть. Делить им между собою было уже нечего, да и большинство высших лиц из ближайшей свиты государя имело одинаковые служебные обязанности и по отношению к императрице-матери.

Если и существовал известный холод к некоторым единичным людям из ближайшего окружения молодой императрицы, то этот холод в одинаковой степени разделяли и остальные лица обоих дворов.

Это последнее обстоятельство скорее их всех соединяло, чем разъединяло. Со своей стороны, государь очень любил и почитал свою матушку, советуясь с нею почти постоянно в наиболее важных государственных и семейных делах. Если бы существовал известный «холод», он мог бы легко ее избегать в подобных случаях.

Но он старался делать все возможное, чтобы исполнить ее желания, иногда ему неприятные, и когда отдавал об этом приказания, то уже в одном подчеркнутом тоне его фразы: «этого желает моя матушка», можно было чувствовать всю глубину его уважения и сыновней любви.

Конечно, скептики могли бы именно в этой подчеркнутости почувствовать, что лично сам государь этим желаниям не сочувствовал и только уступает просьбе матери. Но скептики односторонни и многого не замечают.

Напрасно также упрекать императрицу-мать, что она нарочно держала в тени молодую царствовавшую государыню, занимая первенствующее место на всех выходах и других торжественных собраниях.

Это являлось следствием не только правильно понятого этикета, но и твердого желания государя, да, я думаю, и чуткого понимания самой молодой императрицы. Если бы было наоборот, нападки на нее, конечно, еще более бы усилились, и ее обвинили бы не только в недостатке почтительности и такта, но и в особом честолюбии, на которое она уже никоим образом не была по своей натуре способна.

Не оставлявшая ее никогда большая застенчивость сильнее других обстоятельств заставляла ее по собственному влечению невольно держаться в тени и невольно выдвигала на первое место государыню-мать с ее привычной и всегда находчивой любезностью.

Насколько я вспоминаю, одинаковое положение существовало и в царствования императоров Александра и Николая Павловича, когда вдовствующей императрице-матери предоставлялось первое место среди супруг царствующих тогда государей 148. Это было так естественно, что никто тогда ее не упрекал.

Распространенное мнение, что императрица Мария Федоровна не любила совсем своего старшего сына, нагляднее всего показало свою несостоятельность в дни отречения государя от престола, когда он чувствовал себя особенно непонятым и одиноким.

Действительно, на него негодовали тогда все, и те, кто заставил его отречься, и даже те немногие близкие, ему горячо преданные и его любившие за то, что он отрекся.

Кроме его собственной семьи и сестер, лишь одна мать, в своем материнском чувстве, не находила к нему в те часы так мало упреков.

Не раздумывая об опасностях для нее тогдашнего длинного путешествия, она, не теряя ни одной минуты, появилась в Могилеве.

Я помню живо эти мучительные полчаса их встречи, проведенные в грязном дощатом, морозном железнодорожном сарайчике, а также невыносимые минуты их последнего расставания.

Но помню и то, каким благодеянием сказались на государе все эти пять дней пребывания императрицы в могилевской Ставке 149.

За ничтожными перерывами по утрам они не расставались друг с другом до позднего вечера. Без этих долгих часов, проведенных глаз на глаз с матерью, государь, я думаю, не выдержал бы так стойко посланного ему испытания…

В Гатчине и Петергофе мы с Михаилом Александровичем оставались тогда недолго. Ремонт и переделка нашего дома в Орле уже заканчивались; большая часть прислуги была гофмаршальской частью туда также отправлена, и ничто не мешало нашему окончательному переезду.

Незадолго до этого события вторым адъютантом к великому князю был назначен лейб-гусар штаб-ротмистр граф И. И. Воронцов-Дашков, сын бывшего министра двора и тогдашнего наместника на Кавказе.

По словам Михаила Александровича, его об этом назначении уже несколько лет просили, и этого же давно желала и императрица-мать.

Граф Воронцов-Дашков в том году из-за нездоровья вынужден был покинуть свою службу в лейб-гусарском полку, и такая должность, дававшая ему почти полную свободу, его чрезвычайно устраивала.

Он оказался прекрасным товарищем, и я с ним быстро, совершенно по-дружески сошелся. Он был большой любитель рысистого спорта и ружейной охоты; как товарищ обладал прекрасными душевными качествами, был совершенно далек от интриг, ни на что не навязывался и ни во что не вмешивался.

К сожалению, ему приходилось бывать в Орле редко, лишь кратковременными наездами, так как на руках его находилось все управление обширными имениями отца.

Насколько мне запомнилось, наше окончательное переселение в Орел совершилось в самом конце сентября 1909 года, чтобы день полкового праздника, 1 сентября 150, провести вместе с черниговскими гусарами.