Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Юсупов Феликс Феликсович (младший)(1887–1967) – князь, граф Сумароков-Эльстон, последний из князей Юсуповых. Младший сын княжны З. Н. Юсуповой и графа Ф. Ф. Сумарокова-Эльстона. Генерал-майор свиты. Женат (с 1914 г.) на княжне императорской крови Ирине Александровне, дочери великого князя Александра Михайловича и великой княгини Ксении Александровны. Один из организаторов убийства Г. Е. Распутина. За участие в убийстве выслан в имение Ракитное в Курской губернии под негласный надзор полиции. После октября 1917 г. уехал с семьей в Крым, откуда на борту линкора «Мальборо» выехал на Мальту; позднее перебрался в Лондон. Умер в Париже. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Т. 1. С. 141, 200, 204.

Юсупов Феликс Феликсович (старший)(1856–1928) – князь (с 1891 г.), граф Сумароков-Эльстон. С 1928 г. женат на княжне З. Н. Юсуповой. Генерал-адъютант. Генерал-лейтенант, командир Кавалергардского полка (1904–1908), 2-й бригады 2-й гвардейской дивизии (1908–1911), начальник Московского военного округа и главком в Москве (1915). После 1917 г. жил в эмиграции. Похоронен в Риме. Т. 1. С. 365, 560, 561.

Юсупова Зинаида Николаевна(1861–1939) – княгиня, старшая дочь князя Н. Б. Юсупова. Жена (с 1882 г.) князя Ф. Ф. Юсупова Старшего, графа Сумарокова-Эльстона. Близкая подруга великой княгини Елизаветы Федоровны. После 1917 г. жила в эмиграции. Умерла в Париже. Похоронена на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Т. 2. С. 176.

Ягельский Александр Карлович(?-1916) – один из владельцев фотоателье «К. Е. фон Ган и Кº» (1891). В 1911 г. высочайшим указом получил звание «фотограф Его Величества». Т. 2. С. 53.

Янушкевич Николай Николаевич(1868–1918) – генерал от инфантерии (1914). Начальник российского Генерального штаба (1914). Начальник штаба верховного главнокомандующего русской армии великого князя Николая Николаевича (19.07.1914-18.09.1915). После назначения Николая Николаевича наместником на Кавказе – его помощник по военным вопросам (с 1915 г.). С 1916 г. одновременно главный начальник снабжения Кавказской армии. 31.03.1917 г. уволен со службы «за болезнью» с мундиром и пенсией. В начале 1918 г. арестован в Могилеве и отправлен в Петроград, но по пути убит конвоирами. Т. 1. С. 507, 511, 574. Т. 2. С. 548, 607.

Как жаль все-таки, что государь отклонил желание государыни соединиться с ним в пути или даже прибыть к нему в Могилев. Я убежден, что присутствие в те дни около него императрицы сказалось бы самым благожелательным образом на моей Родине: отречения от престола, конечно, не было бы, как и всего того, что за этим отречением последовало.

Брат лейб-медика Боткина моряк П. С. Боткин 24в своей статье говорит: «Не должно забывать, что вся поездная прислуга, вплоть до последнего механика, в царском поезде была причастна к революции». Быть может, это было и так, но по отношению лишь к паровозной бригаде, стремившейся сменить своих вопреки присяге товарищей, а не к этим последним.

Фигаро. 16 августа 1921 года.

В этом отношении со стороны нас, ближайшей свиты государя, была упущена еще одна, быть может, еще более благоприятная возможность: мы слишком быстро доложили государю о прибытии депутатов. В нашем угнетенном состоянии мы не додумались предварительно провести их в наш вагон, где мы могли бы не только проверить их полномочия, но и указать на всю преступность, ужас и недомыслие их домогательств. Если с Гучковым не стоило, конечно, и говорить, то на историческую образованность, патриотизм, откровенность и монархизм Шульгина можно было еще сильно надеяться. Но кто мог думать, что депутаты окажутся самозванцами, не имеющими ни от кого полномочий.

В напечатанных в «Архиве Русской Революции» за 1928 г., т. XIX, своих воспоминаниях генер. Данилов излагает этот неожиданный приход генерала Рузского уже иначе и, вероятно, по полному запамятованию и спутыванию, совершенно не верно. Он говорит об этом так: «Около 10 часов утра 2 марта прибыл поезд с депутатами… Я увидел, что впереди двигавшейся к царскому поезду (а не к вагону главнокомандующего) группы шел дежурный флигель-адъютант, кажется, полковник Мордвинов или герцог Лейхтенбергский. Я вернулся в наш вагон и сказал об этом Рузскому.

– Ну что же, – сказал Рузский, – у нас нет никаких тайных соображений, чтобы изменить сверху намеченный порядок встречи. Теперь же подождем здесь, пока за нами не пришлют.

Через некоторое время мы – не помню теперь через кого – получили приглашение государя прийти к нему в вагон. В прихожей вагона висели пальто. «Они уже там», – мелькнуло у меня в мозгу. В хорошо мне знакомом зеленоватом салоне за небольшим четырехугольным столиком сидели с одной стороны государь, а по другую сторону, лицом ко входу, А. И. Гучков и Шульгин. Тут же, если не ошибаюсь, сидел или стоял, точно призрак в тумане, 78-летний старик гр. Фредерикс. Генерал

Рузский и я при входе молча поклонились. Главнокомандующий присел у стола, а я поместился поодаль, на угловом диване…»

Как уже совершенно точно и подробно изложено выше в моих записках, приход генерала Рузского в те часы являлся для нас и в особенности для меня – дежурного флигель-адъютанта – совершенно неожиданным, так как ни ему, ни генералу Данилову никакого и ни через кого приглашения от государя не последовало, да и последовать не могло, ибо все старания у нас были направлены к тому, чтобы не дать возможности генералу Рузскому сговориться заранее с депутатами и совместно с ними настаивать на необходимости отречения. Я также твердо помню, что генерал Рузский появился в императорском поезде один, без генерала Данилова, который во время главных переговоров государя с Гучковым и Шульгиным поэтому в салоне-вагоне и не присутствовал. Да и по подробному рассказу нам генерала Нарышкина, находившегося при этом свидании и записывавшего по долгу службы все его подробности, генерал Данилов появился там лишь в самом конце, после небольшого перерыва, вызванный для каких-то служебных надобностей самим генералом Рузским. Неверен также рассказ генерала Данилова и о телеграммах об отречении, переданных государем Рузскому в Эй часа дня 2 марта. «Было около 4 часов дня, – пишет он в своих воспоминаниях, – когда мы выходили из вагона государя (после отречения в присутствии Э генералов); тут нам подали телеграмму о приезде Гучкова и Шульгина. Под влиянием соображений, которые могут изменить к лучшему положение, в столице генерал Рузский вернулся в вагон к государю и просил задержать отправку по назначению заготовленных телеграмм об отречении. Государь это одобрил…»

Быть может, такое намерение и было первоначально сказано Рузским Данилову, но затем вскоре почему-либо было изменено. Как я уже сказал в моих записках, благодаря лишь просьбе своей ближайшей свиты, а не генерала Рузского, государь потребовал от ген. Рузского задержания своих телеграмм до приезда Гучкова и Шульгина. Отправлявшийся с этою целью вскоре после 4 часов дня на штабной телеграф начальник нашей военно-походной канцелярии ген. Нарышкин, вернувшись оттуда, сообщил нам, что одна телеграмма (кажется, на имя Родзянко) начала уже передаваться по аппарату, но начальник телеграфа обещал ему попытаться ее задержать, а другую, в Ставку, и совсем не отправлять, а также и то, что ген. Рузский подлинников телеграмм ему, Нарышкину, все же не отдал, а сам пошел к государю, чтобы просить удержать эти телеграммы у себя до приезда депутатов. Почти то же самое – за исключением посещения штабного телеграфа – повторилось и во второй раз, когда Нарышкин после разговора государя с графом Фредериксом отправился около 6 часов вечера к генералу Рузскому за этими же самыми телеграммами. Конечно, все это мелочи, быть может, и характерные, но не меняющие сущности главного события. Все же сам генерал Данилов «считает необходимым в интересах исторической точности останавливать внимание своего читателя» на таких известных ему подробностях. Поэтому и мне, лишь в целях исторической истины, приходится внести эти поправки в рассказ начальника штаба Северного фронта, за которые он, надеюсь, на меня не посетует: память всякого человека, находившегося притом в нервном состоянии, может порою легко ему изменять.