Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2
- Название:Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Кучково поле
- Год:2014
- Город:Москва
- ISBN:978-5-9950-0413-4, 978-5-9950-0415-8
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2 краткое содержание
Впервые в полном объеме публикуются воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II А. А. Мордвинова.
Во второй части («Отречение Государя. Жизнь в царской Ставке без царя») даны описания внутренних переживаний императора, его реакции на происходящее, а также личностные оценки автора Николаю II и его ближайшему окружению. В третьей части («Мои тюрьмы») представлен подробный рассказ о нескольких арестах автора, пребывании в тюрьмах и неудачной попытке покинуть Россию. Здесь же публикуются отдельные мемуары Мордвинова: «Мои встречи с девушкой, именующей себя спасенной великой княжной Анастасией Николаевной» и «Каким я знал моего государя и каким знали его другие».
Издание расширяет и дополняет круг источников по истории России начала XX века, Дома Романовых, последнего императора Николая II и одной из самых трагических страниц – его отречения и гибели монархии.
Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2 - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Вспоминаю, что в ответ на его громкий вопрос: «Пойдете ли вы после этого и теперь за мною?» – послышались восторженные клики текинцев и корниловцев: «Пойдем!!! Веди куда угодно!» – и совсем не единодушные, нерешительные, почти робкие, единичные голоса со стороны Георгиевского батальона.
Помню, что этот случай больно сказался на мне, хотя он только лишний раз подтверждал мои наблюдения, что Георгиевский крест, являясь знаком личной военной храбрости, еще не свидетельствует непременно и о храбрости гражданской.
Помню и то, что стоявший рядом со мной у окна мой товарищ генерал Скоропадский, бывший в то время командиром армейского корпуса 71, после короткого раздумья убежденно сказал: «Нет! Ты увидишь, войска за Корниловым все-таки не пойдут! Он у них не популярен – за войну стоит!» – и как я сердился на него за это и не менее убежденно возражал…
Вспоминаются мне затем и улицы Могилева, переполненные в большинстве радостным народом, толпящимся у менявшихся расклеенных воззваний Корнилова; приподнятое, благожелательное, но бездеятельное выжидание у иностранных миссий, и первые два дня, полные нервной неизвестности о судьбе двинутого на Петроград отряда, и совсем уже тяжелый, без всяких надежд день, когда стало ясно, что все окончилось ничем…
Вспоминаю вслед за тем день прибытия в штаб совершенно осунувшегося генерала Алексеева, согласившегося, по его словам, вновь принять на себя должность начальника штаба при Керенском 72, чтобы спасти не только Корнилова, но и всю Ставку от карательного отряда, уже двигавшегося на Могилев.
Вижу также отсюда, как после короткой, полуоправдывающейся речи к собравшимся Алексеев подошел к командиру корниловского батальона (кажется, полковнику Нежинцеву), что-то ему тихо сказал, и как тот молча повернулся «налево кругом» и, опустив низко голову, медленно вышел для чего-то из зала.
Вспоминаю гостиницу на одной из людных улиц Могилева, где сидел арестованный уже Корнилов; как затем нарочно мимо этой гостиницы ежедневно проходил с музыкой корниловский батальон, как Корнилов показывался в это время у окна и как его появление встречалось восторженными приветственными кликами и проходивших солдат, и постоянно толпившегося напротив народа.
Вижу отсюда на многолюдной улице и возвращение с какого-то собрания генерала Алексеева, окруженного большою толпой всякого рода людей, все увеличивавшейся по мере его приближения к штабу.
Корниловские дни только что прошли. Вспыхнувшая с ними неожиданно надежда так же неожиданно и погасла… Видимо, только в нем, в этом бледном, изможденном болезнью старце, русский народ, наполнявший тогда Могилев, искал теперь единственное спасение и совсем не думал об «учредительном» собрании.
Этот простой народ, как и могилевские обыватели, совершенно не знал о том вольном или невольном участии, которое принимал генерал Алексеев в отречении государя. В их глазах он все еще был «ближайшим царским помощником».
Они и любили больше Алексеева, чем Корнилова, которого до его выступления совсем не знали…
Алексеев двигался медленно, устало опустив голову. Ему заглядывали в лицо, приставали с вопросами, спрашивали: «Что ж теперь будет?» А он шел весь путь молча, лишь изредка опуская руку в карман, чтобы дать какую-нибудь монету стремившимся к нему со всех сторон нищим.
Его молчание не раздражало толпу. Вокруг него тогда впервые собирались не из-за любопытства, а из-за более серьезного чувства.
Было ли это чувство настолько всепоглощающим, чтобы вылиться в великое дело? Оно было таким лишь у ничтожной горсти лучших русских людей, спасших честь своей Родины и которым будет навсегда благодарна Россия!..
Вот то немногое, что из внешних впечатлений отрывочно сохранилось у меня в памяти об этом времени. В моем дневнике их накопилось, наверное, больше.
Мысли и переживания этих дней были и более сложными, и более горькими, но почти все сводились у меня к одному – задуманное Корниловым дело спасения Родины, как бы наивно и по-детски просто ни было начато и соображено, все же могло и должно бы, именно ввиду своей простоты, иметь успех, но при одном непременном, если не единственном условии – оно должно было бы начаться по инициативе, при авторитете и при помощи той же Ставки, но не именем простого генерала «из народа», а от имени народного царя.
Взоры Могилева должны бы были быть обращены ранее всего на Тобольск, а затем уже и на Петроград.
Начинать спасать Родину было возможно только сначала стараясь спасти ее царя и действуя затем от его царского имени. Все возможности для этого были у Ставки налицо. Путь был, быть может, более сложный и долгий, но зато и более верный. Сама отдаленность Тобольска оберегала бы на первое время зачавшееся движение от непосредственного воздействия зараженных центров и давала возможность народным массам не только постепенно примыкать к продвигавшемуся маленькому отряду спасителей, но и окружить начавшийся поход обаянием борьбы за не забытую еще тогда законность и за ясно еще ощущавшуюся, привычную форму правления.
Только упоминание о царском имени, о царской воле могло придать благородному порыву генерала Корнилова все необходимое ему значение и доставить успех. Без этого и он сам оставался лишь простым «сыном народа», каким он называл себя в своем воззвании, но которым был всякий и которого даже скомороху Керенскому, освещенному все же далеким отблеском прощальных слов государя, удалось так легко, – как провинившегося школьника, – посадить под арест…
Но о царе вспоминали в Ставке лишь молодые офицеры, а главное начальство не вспоминало совсем. Освобождая из тюрьмы, в надежде на будущее, «сынов народа» – Корнилова и Деникина, они «забыла» одновременно с ними освободить и «народного вождя».
В дни развала Временного правительства и при энергии Ставки это было бы так легко и возможно. Дальнейшие, полные благородства и изумительных подвигов попытки спасения Родины белой армией уже этим одним были обречены на неуспех.
Появившегося со всех сторон самовольного начальства на Руси было и так достаточно. Повиноваться по совести хотелось лишь одному. Но его не было, и о нем слишком «осторожно» молчали.
Прошли и эти наивные, но связанные, как я уже сказал, все же у меня с кой-какими мечтаниями дни корниловского выступления, а действительность все становилась не только ужаснее, но и безобразнее. Над ней, если бы не чувство жгучего стыда за все совершившееся, можно было смеяться не переставая, до того она походила на оперетку или, вернее, на какой-то водевиль с переодеванием…
Вспоминаю, как однажды в те месяцы за завтраком в столовой союзных представителей моим соседом по столу оказался какой-то молодой, франтовато одетый французский офицер, не то кавалерист, не то конно-пионер – я всегда плохо разбирался в иностранных формах. Я обратился к нему с какими-то ничего не значащими французскими фразами, и, к моему изумлению, мой собеседник заговорил со мной на чисто русском языке, без всякого акцента.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: