Анатолий Терещенко - Тайны серебряного века

В прессе убийцу называли умалишенным, психопатом, авантюристом, хотя Илья Эренбург дело Горгулова определил одновременно «фарсом и прелюдией Второй мировой войны», а премьер-министр Франции Андре Тардье окрестил Горгулова «необольшевиком», действовавшим в сговоре неких «белых и красных боевиков».

Правда, даже после тенденциозного антисоветского романа Жака Ловича — сына видного марксиста Льва Дейча «Буря над Европой», где говорилось, что убийство французского президента было организовано Кремлем в сговоре с руководителями белого зарубежья. По сюжетной линии романа, выдвигалась главенствующая версия о том, что перевооружившаяся Германия вместе с Советской Россией объявляют Вторую мировую войну. Они добивают победительницу минувшей мировой сечи Францию и победоносно вступают в Париж.

Этот роман явился скорее провокацией, чем внимательным рассмотрением действий российского террориста.

Кто же на самом деле был писатель Поль Бред, якобы олицетворявший представителей серебряного века? Настоящее его имя Павел Тимофеевич Горгулов — казак, русский эмигрант, автор стихов и прозы, пропагандист националистических идей. Родился он в известной станице Лабинской Екатеринодарской губернии в семье зажиточного землевладельца. В 1913 году закончил Екатеринодарское военнофельдшерское училище. Учился непродолжительное время и на медфаке МГУ, но помешала война, участником которой он являлся, где получил ранение. По одним данным, он был списан с военной службы, по другим — дезертировал. Потом жизненные тропы и дороги его проходили по Кубани, Крыму, Минску, Праге, Моравии, Парижу и Монако. В Чехословакии он закончил в 1926 году Карлов университет.

В Париже являлся членом общества молодых русских писателей. Издал под псевдонимом Павел Бред сборник стихов и повестей «Тайна жизни скифов», в которой воспевал первобытную российскую духовность, способную со временем одолеть западную цивилизацию.

В конце своих «скифских таинств» он восклицал:

«Русский я. А все, что от русского исходит, непременно дерзостью пахнет: как — политика, как — вольнодумство, критика и все такое прочее… Народ мы скифский, русский. Народ мы сильный и дерзкий. Свет перевернуть хотим… Как старую кадушку. А кто же под кадушкой-то сидеть будет? Ах, милые! Не знаю. И потому — кончаю. И на прощание только прибавлю свое малюсенькое изреченьице: «А все-таки — фиалка машину победит!»

Что он этим хотел сказать? Можно много рассуждать по этому поводу: Россия сомнет Запад, природа одолеет цивилизацию, ибо первая сильнее была, есть и будет во все времена. А может, он исповедовал призыв и идею Федора Достоевского — красота спасет мир!

В 1931 году Горгулов издает в Париже на французском языке небольшую брошюру о России под названием «Национальная крестьянская». По его теории, государство должно управляться жесткой дисциплиной «национальной» и «военно-политической» партией во главе с диктатором.

При других формах правления Россия не выживет и рассыплется в прах. Вся исполнительная власть должна полностью формироваться из ее кадров. Преследуются всякие идеи социализма, монархизма и крупного капитала (олигархии). Лица, не принадлежащие к титульной нации — русским и православной религии, лишаются ряда политических прав. Единственный способ свержения большевистского режима, как правило, понимаемого как власть евреев, — внешняя интервенция.

Это его нацистские взгляды.

После убийства советская и зарубежная коммунистическая и вообще вся левая печать рисовала Горгулова типичным «озлобленным белогвардейцем», поддерживая идею «белого заговора» с целью вовлечения Франции в войну с Советской Россией, предательски заигрывавшей с кайзеровской Германией.

Полпред СССР в Париже Валериан Савельевич Довгалевский высказал глубокие соболезнования от Советского правительства и сообщил, что «убийство воспринято во всем Советском Союзе с возмущением», назвав теракт русского националиста Горгулова «новым Сараевским убийством».

Суд над преступником — убийцей происходил перед судом присяжных департамента Сена. Члены суда внимательно рассмотрели следственные версии и пришли к главному и очевидному выводу — о виновности подсудимого россиянина.

Горгулов на суде вел себя вызывающе: он перебивал выступающих, сходился в перепалках с присяжными и другими членами суда. Создавалось впечатление, что он действительно страдает психическим расстройством, но медицинские эксперты опровергли этот диагноз еще до суда.

«Русский народ — страдалец, — кричал он. — Мои симпатии не на стороне большевиков, а тем более с царем, предавшим страну, а с социалистом и демократом Керенским».

Немного успокоившись, словно отдыхая от эмоциональной речевой нагрузки, в конце процесса он вскочил и взревел:

— Убейте меня, как вы убили мою страну! Вы погибнете во всемирной катастрофе!

Смягчающих обстоятельств суд не нашел, и Горгулов был приговорен к смертной казни.

Илья Эренбург, присутствовавший на судебном процессе, так описывал поведение Горгулова и окружающую обстановку:

«Горгулов был высокого роста, крепок; когда он выкрикивал путаные, сбивчивые проклятия на малопонятном французском языке, присяжные, по виду нотариусы, лавочники, рантье, испуганно ежились…

Помню страшную картину. Ночью, при тусклом свете запыленных люстр, судебный зал напоминал театральную постановку: парадные одеяния судей, черные тоги адвокатов, лицо подсудимого, зеленоватое, омертвевшее, — все казалось неестественным. Судья огласил приговор. Горгулов вскочил, сорвал с шеи воротничок, как будто торопился подставить голову под нож гильотины, и крикнул: «Франция мне отказала в виде на жительство!»

По другим данным, осужденный приветствовал приговор словами:

«Я умираю героем для себя и своих друзей! Да здравствует Франция, да здравствует Россия, я буду любить вас до самой смерти!»

Кассационный суд отклонил жалобы адвокатов Горгулова. Преемник Думера Альбер Лебрен отклонил и прошение о помиловании.

Изобретение докторов Жозефа Гильотена и Антуана Луи — разборная гильотина 14 сентября 1932 года была установлена прямо на мостовой бульвара рядом с воротами тюрьмы Санта без эшафота. Поэтому не все из почти трех тысяч зевак, собравшихся поглазеть на казнь россиянина, могли разглядеть картину приведения приговора в исполнение.

По пути к гильотине Горгулов выпрямился. Он был сосредоточен, считая, что бесславие — худшая кара, чем смертная казнь. Быстрым, горным потоком в памяти пронеслась вся его жизнь, которую он считал правильно сделанной, а потому фанатично был предан ей. Сожаления не существовало в этот момент для него. Осуждения своего поступка он не признавал. Идя к месту казни, он вдруг запел «Варшавянку».