Анатолий Терещенко - Тайны серебряного века

— Правда, — заметила француженка, — сейчас он нетранспортабелен из-за глубокого опьянения, но, бога ради, заберите этого медведя.

— Что еще он там натворил?

— Побил посуду, сломал стул, разбил зеркало. Сейчас соизволит отдыхать…

— Извините, непременно приеду. Скоро буду, — проговорила Елизавета Морицова, сгорая от стыда, несмотря на то что были часты подобные звонки, и адаптироваться к ним жена могла бы. Нет, привыкнуть к таким действам супруга не могла. Каждый раз воспринимала подобное искренне и серьезно, болезненно в большом и больном сердце.

Тоненькая из-за недоеданий и переживаний женщина с печальными черными глазами выскочила на улицу, поймала извозчика и понеслась спасать супруга, словно расшалившегося мальчика, в котором веса было за центнер. Но этот великовозрастный детина, еще недавно размахивающий пудовыми кулаками и крушивший все, что попадало под руки, при виде Лизаветы, как он ласково называл супругу, тут же сдавался и покорялся ее просьбам…

Последняя, случайная встреча Бунина с Куприным потрясла писателя. Перед первым русским нобелевским лауреатом по литературе стоял в обносках, в дырявых ботинках и помятой фетровой шляпе, с одутловатым лицом его коллега — великий исследователь душ человеческих — спившийся Куприн.

— Прости, — простонал Александр Иванович, обняв своими длинными руками несколько элегантного из-за своей щуплости друга. И искренне зарыдал.

— Прости и меня, — промолвил Иван Алексеевич, словно беря на себя вину за нищенское состояние соплеменника. Правда, известно, что он не раз материально поддерживал своего земляка и коллегу.

Писатель Аркадий Аверченко гораздо резче отреагировал на поведение и жизнь Куприна в Париже: «В таком виде не надо показываться на людях, а сидеть, спрятавшись, как медведь в берлоге».

Но у Куприна была совсем иная натура, — в нетрезвом состоянии он был медведем-шатуном, с которым могла справиться только его Лизавета.

Это была беда великого в прямом и переносном смысле человека, не способного справиться с маленьким агрессором — бутылкой.

Билибин писал Куприну, что его приняли хорошо, что он удачно устроился, и приглашал как можно скорее принять решение и приехать в Советскую Россию, которая не так уж и страшна, как ее разрисовал Андре Жид в книге «Возвращение из СССР». Писал он и об удачной судьбе других возвратившихся, в том числе и о расцветшем творчестве Алексея Толстого, высоко ценимого Советской властью.

Подробно рассказывал в письмах об издательском буме в Советской России произведений Александра Ивановича. От этих слов у него загорались глаза, учащенно билось сердце, и он задыхался от волнения. Кому из авторов не хочется первым подержать свое дитятко, пахнущее еще клеем и типографской краской.

Это было время, когда книги Куприна аврально стали издаваться. В конце 1930-х годов, а конкретнее с весны 1937 года советская литературная критика торопливо меняет знак оценки его творчества с «минуса» на «плюс». Больше того, оказывается, «бывший заклятый враг Советской России» Куприн все предыдущее время разоблачал «уродливую буржуазную действительность» и можно считать его творчество «восторженным гимном борцам русской революции».

Часто, лежа в кровати и уставившись в потолок, он бредил Россией, потому что был слишком русским человеком, настоящим русским писателем. Он с грустью ворошил минувшее, понимая, что ушедшее время не вернешь, так как оно — движущее подобие вечности или выдумка смертных. Вспоминал нежно, как могут это делать великодушные и творческие люди, годы, проведенные в Москве, Одессе, Киеве и Санкт-Петербурге, а потом — в Петрограде.

Как писала об этом периоде дочь писателя Ксения Куприна, «…с возвращением на родину его жизнь как бы замыкалась в закономерный круг».

Часто исповедовался жене и дочери:

— Милые, как же мне хочется в Россию. Хочу там творить, если силы будут, и умереть. В советском посольстве уже знали о желании Куприна уехать на Родину.

Знали и о его прогрессирующей болезни. Весной и летом 1937 года в парижскую квартиру зачастили представители советского посольства, напрашивались в друзья почитатели таланта — негласные сотрудники НКВД. Гости рассказывали, как популярен он в России. В это время со специальной миссией к писателю Бунину приезжали Константин Симонов с кинодивой Валентиной Серовой, чтобы уговорить его вернуться на Родину. Думается, эта пара могла встретиться и с семейством Куприных.

И вдруг хворающему Александру Ивановичу пришло письменное приглашение от нашего посла Владимира Потемкина прибыть на переговоры.

Для эмигрантов в ту пору советское посольство, как писала дочь писателя, было окутано какой-то тайной, легендами. Некоторые шоферы такси, бывшие белые офицеры, боялись проезжать по улице Гренель, где находилось представительство СССР, говорили, что, дескать, их могут похитить, говорили также, что французская полиция фотографирует каждого, кто входит в посольство, и потом этот человек уже на учете, за ним следят, он подвергается преследованиям, а иногда и высылке.

Александр Иванович, естественно, разволновался и почувствовал себя неважно. Тогда Ксения сама отправилась разговаривать с послом. Владимир Петрович Потемкин принял ее тепло и произвел на нее положительное впечатление, прежде всего, высокой культурой. Она объяснила ему состояние отца, горячее желание вернуться в Россию.

Кто-кто, а посол знал переменчивую публицистичную подноготную великого писателя, знал, что Луначарский и Воровский критиковали Куприна за отсутствие классового подхода, за политическую слепоту и отрицание гегемонии пролетариата в произведениях. Но было время и благожелательного отношения большевиков к писателю. Это случилось, когда писатель после революции сотрудничал с издательством «Всемирная литература», а в декабре 1918 года с помощью Горького даже встречался с Лениным, предложив вождю издавать для деревни газету под названием «Земля».

Предложение было принято, но оно не состоялось «по техническим причинам» — отсутствие нужных специалистов и нестабильность самой власти. Воюющие красноармейцы были преимущественно из хуторов, деревень и сел, сгорали в горниле Гражданской войны.

Когда же Куприн стал редактором газеты «Приневский край», издаваемой при штабе белой армии под руководством лидера всего Белого движения на северо-западе России генерала от инфантерии Н. Н. Юденича, оценка творчества писателя резко переменилась. Она стала отрицательной. Красное идеологическое чиновничество его тут же записало во врагов Советской власти.

Разгорается поистине классовая борьба с пожилым писателем. Так, в уничижительной статье «Идеологический парикмахер» М. Морозов установил, что «понятия Куприна о добродетели и красоте не выдерживают критики», так как в его произведениях отсутствуют «женщины-общественницы», а есть «пленительные самки». У писателя «нездоровый скептицизм, идеологический дурман». Далее он писал, что Куприн, «сделавшись наиболее заклятым врагом советской России, в своих злобных нападках на нее опускается до самого оголтелого черносотенства».