Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

Через два месяца (в декабре 1919 года) телеграфист Николай Бурлюк совершил побег из Белой армии, добрался до Херсона и лёг в больницу, где решил скрываться от мобилизации, пока в стране идёт гражданская война.

А в Иркутске восставшие рабочие освободили из тюрьмы приговорённого к очередному расстрелу Александра Михайловича Краснощёкова. И он снова принялся строить в Сибири советскую власть, став членом Иркутского губкома РКП(б).

Но несколько давних оппонентов советской власти в том же декабре всё-таки совершили побег из родной страны. Всё началось с того, что большевики решили торжественно отметить очередную годовщину восстания декабристов. Провести это мероприятие было намечено в Белом зале Зимнего дворца. С докладом предложили выступить главному специалисту по декабристам Дмитрию Мережковскому. Узнав об этом, он записал в дневнике:

«Я должен был прославлять мучеников русской свободы перед лицом свободоубийц. Если бы те пять повешенных воскресли, их повесили бы снова, при Ленине, так же, как при Николае Первом».

Однако на этот раз наученный горьким опытом Мережковский не стал отказываться от предложенной ему чести прочесть доклад и согласился. Но попросил выдать ему ещё один мандат на чтение лекций красноармейцам (об истории и мифологии Древнего Египта). Такой документ ему был выдан. Воспользовавшись им, в ночь на 24 декабря 1919 года Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Философов и их литературный секретарь Владимир Злобин покинули Петроград. Вскоре все четверо были в Прибалтике.

В этот-то момент Брики потянулись к чекистам.

О возможных «связях» со спецслужбами Лили Юрьевны Брик, обладавшей уникальной способностью чуть ли не с первого взгляда обвораживать кого угодно, речь у нас уже шла. Мы говорили об этом, когда упоминали о предполагавшейся поездке в Японию балетной труппы под руководством балерины Дорийской, а также когда рассматривали обстоятельства той загадочной лёгкости, с которой Елена Юльевна Каган и её дочь Эльза получили разрешение покинуть Советскую Россию.

Пришла пора поговорить о новых « связях » Лили Брик с ВЧК. Они появились примерно в то же время, когда Маяковский получал комнату в Лубянском проезде. Аркадий Ваксберг высказался об этом так:

«Именно в эти дни ранней осени 1919 года у Лили впервые – и, судя по всему, единственный раз – появилась мысль об эмиграции. К политике это не имело ни малейшего отношения. С советской властью она легко находила общий язык, ощущая её своей властью, открывшей простор для любых экспериментов в искусстве, никаких притеснений от новых хозяев страны не ощущала, находя неудобства лишь в быте, исключавшим тот образ жизни, к которому она привыкла. Пример сестры, оказавшейся в Европе и наслаждавшейся – пусть и убогим, послевоенным и, однако же, несомненным – комфортом, казался заманчивым».

Куда же собралась нигде не работавшая дама, проживавшая в маленькой комнатушке коммунальной квартиры дома, что в Полуэктовом переулке Москвы?

Ответ на этот вопрос дал Борис Леонидович Пастернак, который ещё в марте 1919 года завершил работу над поэмой «Сестра моя – жизнь». Первым её слушателем стал Владимир Маяковский, о котором автор поэмы написал:

«Я услышал от него вдесятеро больше, чем рассчитывал когда-либо услышать ».

А Лили Брик стала просто вздыхать по Пастернаку Василий Васильевич Катанян (в книге «Лиля Брик и Владимир Маяковский») по этому поводу написал:

«Она увлеклась Пастернаком – и поэтом, и личностью. Она любила слушать, как он музицировал и "блестяще читал блестящие стихи, часто непонятные и таинственные "».

В.В.Катанян рассказал и об отношении к Лили Юрьевне Бориса Пастернака:

«… он собственноручно переписал для Лили «Сестру мою – жизнь»… и подарил ей с надписью: «Этот экземпляр, который себя так позорно вёл, написан для Лили Брик, с лучшими чувствами к ней, devotedly <���преданно> Б.Пастернаком».

На вопрос «Кто и как именно позорно себя вёл?» ЛЮ, усмехнувшись, ответила, что это была лирическая petite histone <���неболыпая история > и прервала разговор».

Стало быть, Лили Брик было что скрывать.

Подаренная ей рукопись поэмы открывалась стихотворным экспромтом:

Из этих строк ясно, что дело происходило в октябре («безделица октябрьская» ), и что Лили собиралась отправиться за океан («в страну, где Уитман»).

Бенгт Янгфельдт, тоже обративший внимание на загадочную странность этой поездки, недоумевал:

«Из посвящения Пастернака понятно, что она стремилась в страну Уитмена, а не в Западную Европу, где жили мать и сестра. Почему в Соединённые Штаты, где, насколько известно, у неё не было ни родственников, ни связей? И говорила она на немецком и на французском. На этот вопрос ответа нет».

Аркадий Ваксберг:

«Почему эта европейская женщина остановила свой выбор на Америке, мы не знаем, да существенного значения это, пожалуй, и не имеет».

Почему же не имеет? Имеет. И весьма существенное.

Ведь уже в самом факте этой предполагавшейся поездки содержится очень важная информация. Могла ли беспартийная, нигде не работавшая, не имевшая родственников за океаном женщина отправиться в страну, с которой у Советской России дипломатических отношений не было? Весьма сомнительно. Но если всё-таки она собиралась туда поехать, то (точно так же, как в случае с зарубежной поездкой Эльзы Каган) сразу же возникают вопросы: за чей счёт и с какой целью?

Ответ на них однозначен: такую поездку способно было организовать только одно ведомство страны Советов, которому срочно потребовалась женщина, способная завлекать мужчин, заставляя их плясать под свою дудку. Этим ведомством было ВЧК, Всероссийская Чрезвычайная Комиссия.

Почему именно тогда Маяковскому понадобилось новое пристанище (то ли из-за планировавшейся поездки Лили Юрьевны за рубеж, то ли из-за её неожиданной влюблённости в Пастернака), не знал даже В.В.Катанян, написавшей очень неуверенно:

«В разгар этой увлечённости Маяковский, надо полагать, и стал искать для себя жильё».

Возникает ещё один вопрос: кто порекомендовал чекистам отправить в эту поездку Лили Юрьевну? Лев Гринкруг, финансовый директор РОСТА? Или Роман Якобсон, «связи» которого дали Маяковскому возможность стать владельцем комнатки в центре Москвы?

О Якобсоне Бенгт Янгфельдт сообщил следующее: