Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

Сочиняя это письмо (и выступая на диспуте), Маяковский знал, что с ним солидарен и его непосредственный начальник, глава РОСТА Платон Керженцев, который 20 ноября опубликовал в «Правде» статью «Драматургия тов. Луначарского». В ней, в частности, говорилось, что в пьесах наркома («Оливер Кромвель», «Маги» и «Иван в раю») очень многое не отвечает коммунистической идеологии.

В ответ Луначарский организовал диспут – он состоялся 26 ноября 1920 года в московском Доме печати.

Диспут проходил по уже устоявшимся правилам: сначала Луначарский сделал доклад «Комментарии к моим пьесам», затем свою точку зрения огласил Керженцев. Далее начались прения, в которых принял участие и Маяковский. Поэт сказал:

«Товарищи, обычно положение ораторов, выступающих против Луначарского, крайне невыгодно: или Луначарский поспешно исчезает по необходимому делу, и оратору не даётся ответ, или Луначарский получает последнее слово как докладчик, и бедному оратору не поздоровится.

Я, как испытавший коготки Анатолия Васильевича, не хотел бы повторения, но я думаю, что его коготки будут милостивы, потому что то, что говорил Луначарский, любому может показаться: позвольте, это говорил футурист самый настоящий, но не тот футурист, как впоследствии я вам докажу, который подразумевается мною, а тот, который с общей точки зрения считается футуристом».

Здесь мы остановимся, потому что в комментариях (13-томника) сказано:

«Стенографическая запись выступления Маяковского не правлена (качество её неудовлетворительно)».

В самом деле, сходу понять то, о чём говорил Маяковский, очень трудно. В некоторых произнесённых им фразах отыскать смысл просто невозможно. Комментаторы 13-томника считали, что в этом виновна стенографистка, «неудовлетворительно» записавшая услышанное. Но, скорее всего, здесь надо винить и самого Владимира Владимировича, чьи выступления частенько бывали чрезвычайно сумбурными. Вот какой фразой завершилась его речь на том диспуте:

«Нет, Анатолий Васильевич, с точки зрения идеологической правильно это или неправильно, но, как человек искусства, как профессионал…я утверждаю, что с точки зрения искусства современного, пытающегося встать на коммунистические рельсы и вместо мистики своё дело как производство, – и то, что говорил Луначарский, и то, что говорил Керженцев, – пустяки».

Эту фразу, опубликованную в 12 томе собрания сочинений поэта, так и тянет назвать бессмысленным набором слов, абракадаброй. Видимо, не случайно Михаил Кольцов потом написал:

«После диспута в Доме печати, где обсуждались драматические произведения Луначарского, и где Маяковский резко критиковал пьесы А.В., последний подметил, что Маяковский бледен, грустен, и собирается поехать "подбодрить "поэта».

К этому времени относятся и воспоминания Ильи Эренбурга о разговоре с Сергеем Есениным, который «вдруг обрушился на Маяковского» за его стихотворение «Всем Титам и Власам РСФСР», опубликованное в журнале «Вестник театра». Написано оно было в связи с неурожаем на значительной части территории страны Советов. В стихотворении втолковывалось крестьянам («Титам да Власам»), что деревня, которой нужны гвозди, должна поставлять городу хлеб – ведь гвозди эти делает город. В качестве примера говорилось о Тите, который хлеба городу не дал. Когда же у этого Тита расковалась лошадь, ему пришлось ночевать в лесу, и там его «сожрали волки». Заканчивалось стихотворение назидательным четверостишием:

Есенин, прочитав стихотворение, сказал:

«Тит да Влас… А что он в этом понимает? Да если бы и понимал, какая это поэзия ?»

Эренбурга слова эти не удивили – он часто видел пикирующихся Есенина и Маяковского. И всё же…

«Всё же я спросил Есенина, почему его так возмущает Маяковский.

– Он поэт для чего-то, а я поэт от чего-то. Не знаю сам, от чего… Он проживёт до восьмидесяти лет, ему памятник поставят… А я сдохну под забором, на котором его стихи расклеивают. И всё-таки я с ним не поменяюсь.

Я попытался возразить. Есенин был в хорошем настроении и нехотя признал, что Маяковский – поэт, только «неинтересный». Он начал спорить с футуристами.

– Искусство вдохновляет жизнь, оно не может раствориться в жизни… Народ? Уж на что был народен Шекспир, не брезговал балаганом, а создал Гамлета. Это не Тит и не Влас…

Он снова декламировал Пушкина, говорил:

– Написать бы одно четверостишье такое – и умереть не страшно… А я обязательно скоро умру…»

Сам Есенин написал тогда стихотворение «Исповедь хулигана», в котором говорил:

Живший в Вологде давний друг Есенина Алексей Ганин в тот момент не имел возможности печататься. Поэтому сборник своих стихов «Красный час» он издал литографическим образом.

А в Москве 17 декабря 1920 года в Государственном издательстве появился новый заведующий – Николай Леонидович Мещеряков, давний соратник Надежды Крупской по революционному подполью. Напомним, что именно он не позволил печатать в «Известиях» стихотворение Есенина «Небесный барабанщик».

Заместителем Мещерякова и главным редактором Госиздата стал Давид Лазаревич Вейс. С ними Маяковскому предстояло встречаться и ссорится неоднократно.

Победив барона Врангеля, командование Красной армии посчитало ненужным дальнейшее сотрудничество с махновцами. И 26 ноября их комдив Семён Каретников, вызванный на совещание к Михаилу Фрунзе, был схвачен и расстрелян, а подчинённая ему бригада окружена. Однако гуляйпольцы сумели прорвать окружение и покинуть полуостров. Вдогонку им были брошены красноармейские части, которые косили отступавших пулемётным огнём.

Оставшимся в Крыму тысячам офицерам и солдат армии барона Врангеля руководители Советской России обещали сохранить жизнь. Но Троцкий заявил, что «сорок тысяч лютых врагов революции» опасны для страны, поэтому они, как «классовые враги », тоже подлежат ликвидации. Для руководства этим кровавым делом Москва направила в Крым революционную «тройку»: Георгия Леонидовича Пятакова, Розалию Самойловну Землячку (Залкинд) и венгерского революционера Белу Куна. И в нарушение всех ранее данных обещаний был организован невиданный красный террор: уничтожено от 50 до 100 тысяч бывших белогвардейцев, а также сочувствовавших им (включая женщин, детей и стариков). Одним из организаторов этого побоища, а также одним из расстрелыциков безоружных людей был Яков Блюмкин.