Софи Аскиноф - Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины

Когда они достигли Вязьмы, начал убийственный мороз. Установилась та самая холодная русская зима, которой они боялись больше всего. Каждый, опасаясь, что впереди ожидает еще худшее, заботился лишь о собственном выживании, забыв про всякую дисциплину и порядок. Армия шла в полнейшем беспорядке. «Однажды вечером, когда после целого дня пути, – рассказывала г-жа Домерг, – мои сбитые в кровь ноги отказались меня нести дальше, я присела на обочине дороги. Начал падать снег. Умирая от голода, продрогнув насквозь, я испытывала в тот момент такую огромную слабость, что мною овладело отчаяние, и я решила, что настала моя последняя минута». И в сгущающихся сумерках сквозь пелену предсмертного тумана до нее донесся женский голос, зовущий ее. Это была г-жа Антонии, дочь куафера Марии-Антуанетты, знаменитого г-на Леонара 192. К счастью, ей удалось растормошить г-жу Домерг и заставить выйти из оцепенения, иначе она замерзла бы до смерти прямо там, на обледеневшей обочине русской дороги. А скольким несчастным не удалось в эти дни избежать этой ужасной участи! Холода все усиливались, достигая 25 октября/6 ноября 1812 года, на подступах к Смоленску, – 17 °C, – 18 °C. Как было противостоять суровой русской зиме? Благодаря вмешательству г-жи Антонии г-же Домерг удалось получить место в карете старого генерала графа Лаборда. И это спасло ей жизнь. Но скоро температура упала до – 28 °C, не переставая, шел снег. Лошади, не имеющие подков для хождения по льду, выбивались из сил, падали и издыхали на снегу. Отступление из России превращалось в беспросветный кошмар, и многие члены московской французской колонии начали жалеть о том, что последовали за наполеоновской армией. Они полагали, что пожар и грабежи в Москве были самым страшным в их жизни, но сейчас они переживали ужас, дошедший до апогея! Истощение сил людей и лошадей, с трудом бредущих в снегу и холоде, заставляло понемногу бросать на обледенелых дорогах украденные богатства. Сокровища древней столицы усеяли русскую равнину: иконы, мебель, картины и прочее…

В предместье Смоленска, на правом берегу Днепра. 12 ноября 1812 года

Печальное зрелище! Но было совершенно необходимо избавиться от всего, что замедляло движение. Солдаты и гражданские становились все более агрессивными, эгоистичными и равнодушными к чужим страданиям, как позднее поведали уцелевшие. Каждый желал в первую очередь спасти свою собственную шкуру. Солидарность первых дней уходила по мере того, как усиливались страдания. «Начали обирать мертвецов, – рассказывала г-жа Домерг, – а иногда и умирающих, сокращая тем самым их мучения; нападать на еще живых лошадей, которым перерезали горло, невзирая на упорное сопротивление и жуткую ругань их владельцев. Как только животное было забито, возле туши собирались группки, начинавшие драку между собой за эту жалкую добычу. Те, кому посчастливилось раздобыть несколько кусков мяса, бережно хранили их на ужин. Горе отставшему, горе тому, кто отбился от своей банды, кто, измученный голодом и усталостью, с наступлением ночи подходил к уже разбитому бивуаку и умолял предоставить ему место там! Его безжалостно прогоняли и оставляли умирать в нескольких шагах.» Банды – это мелкие группы, насчитывавшие от восьми до десяти человек, объединившихся, чтобы вместе отступать и добывать съестные припасы. Жажда жизни толкала людей к объединению; и горе тому, кто остался один, – у него не было практически ни единого шанса остаться в живых. В минуты испытаний человек часто становится жестоким!

28 октября/9 ноября 1812 года, пройдя путь длинною в 90 лье 193, армия достигла Смоленска, но в городе оказалось очень мало припасов, во всяком случае их было недостаточно, чтобы накормить всех выживших. Люди дрались за то, чтобы получить хоть немного еды. Хвост колонны, которой шла эта разложившаяся армия, был особенно агрессивен. «Это были солдаты разных народностей, – констатировала г-жа Фюзий, – не принадлежавшие ни к одной части или, по крайней мере, оставившие их, одни – потому что их полки были почти полностью уничтожены, другие – потому что не желали больше сражаться. Они побросали ружья и брели наугад, но были так многочисленны, что перекрывали движение на узких или трудных участках дороги. Они крали и грабили, в том числе своих вожаков и своих товарищей, и вносили беспорядок всюду, где проходили. Их часто пытались свести в воинскую часть, но это ни разу не удалось; мы прошли часть пути с этими людьми, а часть – с арьергардом». Разумеется, такие попутчики не могли не внушать г-же Фюзий беспокойства.

В Смоленске солдаты и гражданские не задержались. Наполеон желал ускорить возвращение, понимая размах катастрофы, переживаемой этими людьми. Итак, 2/14 ноября они покинули город. Г-жа Фюзий, по-прежнему следующая с обозом, отчаивалась все больше и больше. «Мы двигались по снегу через поля, – рассказывала она, – потому что мощеных дорог не было вовсе. Бедные лошади проваливались в него по брюхо и были совершенно без сил, потому что весь день не ели. И вот в полночь я ехала, не имея никаких вещей, кроме тех, что на мне, не зная, где нахожусь, и умирая от холода. В два часа ночи мы достигли колонны, тащившей пушки. Была суббота, 14-е. […] В этот момент я находилась в совершенном отчаянии. Всю ночь карета очень медленно продвигалась при свете горящих деревень, под грохот пушек. Я видела, как из рядов выходили несчастные раненые; одни, измученные голодом, просили у нас поесть, другие, умирая от холода, умоляли взять их в карету и молили о помощи, которой мы не могли им оказать: их было слишком много! Те, кто следовали за армией, умоляли взять их детей, нести которых у них уже не было сил. Это была горестная сцена; мы страдали и от своих бедствий, и от чужих». Вспомним также смерть артиста Перру под Смоленском! 194

Бивуак в Красном. 16 ноября 1812 года

Г-же Домерг тогда повезло: ее приютили в Главной квартире Наполеона и взял под покровительство генерал Рапп, адъютант императора. Она часто видела последнего, который любил потрепать по щечке ее сынишку. Такие жесты несколько ободряли ее и помогали переносить тяготы, поскольку ситуация совершенно не улучшалась. Как и прочие, она ела собачатину, чтобы сохранить силы. Тягостный и мучительный путь продолжался. Казаки всегда находились поблизости и регулярно нападали на длинную колонну беженцев. Они продолжали атаковать несчастных и на подступах к городу Красный. 4/16 ноября французы вошли в город; сейчас их насчитывалось не более 49 000 человек, а из Москвы вышли 100 000! Сражение с русскими за этот город оказалось не только кровопролитным, но и отмечено большим числом попавших в плен. Говорят, что противником были захвачены 40 000 человек и около 500 пушек. В разгар боя актриса Аврора Бюрсе, как говорят, отличилась своим гуманизмом и великодушием. «Видели, как она помогала перевязывать раненых в госпиталях Красного, под артиллерийским огнем противника», – сообщал барон Ларре в своих «Мемуарах» 195. Требовалось мобилизовать все силы, поскольку численность армии сильно уменьшилась и составляла теперь около 30 000 человек, а бойня еще не закончилась! Французы оставили Красный разрушенным и объятым пламенем. Здесь г-жа Фюзий, чьи силы были исчерпаны, едва не умерла. Пробродив по городу в поисках императорских офицеров, она упала в изнеможении. «Я чувствовала, как от холода густеет моя кровь. Уверяют, будто такая смерть очень легкая. Я слышала, как кто-то бубнит мне на ухо: «Не оставайтесь здесь! Поднимайтесь!..» Меня тормошили за плечо; это беспокойство было мне неприятно. Я испытывала приятную расслабленность человека, засыпающего спокойным сном. Наконец я перестала что-либо слышать и чувствовать. Когда я вышла из этого забытья, то увидела, что лежу в доме крестьянина. Меня закутали в меха, и кто-то держал меня за руку, щупая пульс. Это был барон Деженетт. Меня окружали люди; мне казалось, что я пробудилась от сна, но не могла сделать ни одного движения, настолько велика была моя слабость. […] Я узнала, что меня подобрали в снегу». Выпив горячего кофе и отогревшись в теплой избе, г-жа Фюзий весьма быстро избавилась от своего недомогания. Скоро она вновь готова была отправиться в путь. В любом случае, выбора у нее не было. Через несколько часов она сидела в карете старого маршала Лефевра, направляющейся к Березине.