Константин Лапин - Подснежник на бруствере

Утром стук в дверь.

— Спите? — спрашивает мужской голос. — Пора вставать!

Поспешно спускаем ноги с нар, прислушиваемся к утренней перестрелке. Многие уже успели умыться: ведро с водой кем-то заботливо поставлено у входа.

Небольшая последняя приборка, и дверь распахнута настежь. В землянку входят, наклоняя голову у притолоки, два офицера.

— Комбат Рыбин! — представляется первый.

— А я — Булавин, правая его рука, здешний замполит. Садитесь, садитесь, девушки, в ногах правды нет!

Подождав, пока сядут командиры, кое-как размещаемся сами. Проход узкий, сидящие на противоположных нарах едва не касаются коленями друг друга, Зоя Бычкова забралась на нары с ногами.

— Выходит: кому тесно, а нам будет место! — Булавин поворачивается к командиру батальона. — Говорил я тебе, Петр Алексеевич: еще землянка нужна, да поболее этой.

— В тесноте, да не в обиде! — в тон ему отвечает комбат. — Не век в обороне стоять, комиссар, вперед пойдем — лучше устроимся.

Даже при моем малом военном опыте понимаю сразу, что капитан Рыбин — кадровый офицер. Гимнастерка, ремни, пистолет — все как-то особенно ладно пригнано на нем. Отличная выправка, взгляд ясный, открытый, кудри русые — таков наш комбат!

Булавин ростом пониже, немного сутулится и поэтому кажется старше своих лет. Нам еще предстояло познакомиться с несгибаемой волей комиссара, как все в батальоне звали Булавина, предстояло узнать, за что его так любят и уважают воины.

Капитан Рыбин достал из планшета карту. Булавин, щуря небольшие свои серые глаза, разглядывал снайперов. Взгляд его задержался на маленькой Зое Бычковой, которая, по-детски раскрыв рот, уставилась на замполита.

— Сколько же вам лет, девушки?

Вопрос относился ко всем, но Зоя приняла его на свой счет.

— А что? — не по уставу, вопросом на вопрос, ответила она. И тут же поспешно поправилась: — Товарищ гвардии капитан, мы все совершеннолетние.

В углу кто-то прыснул.

— Восемнадцать, значит, все-таки есть. Немного, немного… — Булавин откашлялся. — Ладно, девушки, коли надели вы военную форму, приняли присягу, прежде всего вы воины. И главный ваш воинский долг — выполнить приказ своего командира. Потому что приказ командира — это приказ Родины, партии.

Комбат Рыбин показал на карте, какую позицию занимает батальон, отметил выгоды и неудобства позиции.

— На местности вы лучше увидите, — закончил он. — Сегодня же вас распределят по ротам и взводам. Для начала к каждой паре будет приставлен опытный снайпер-наставник.

— Опять учить будут, — недовольно протянула Зоя.

Лицо Булавина, покрытое редкими темными веснушками, казалось, просветлело от улыбки.

— Ишь, какая ученая! Умный всю жизнь учится. А настреляться успеете, война не завтра кончается. Час побережешься — век проживешь! Без разрешения командования батальона за передний край не вылезать, ясно?

— Ясно, товарищ гвардии капитан! — за всех ответила ему Шляхова.

Рыбин что-то тихо спросил замполита.

— А как же, Петр Алексеевич, я вызвал ребят к восьми ноль-ноль. У нас в запасе… — Булавин взглянул на большие ручные часы, — двадцать минут… Девушки, а знаете ли вы, в какую часть прибыли, чем она славна?

В запасном полку мы слышали историю боевой 21-й гвардейской стрелковой дивизии. Суровой зимой сорок первого года дивизия наступала западнее Ржева, поначалу имела успех, но, израсходовав боеприпасы, попала вместе с другими частями в окружение. В сорок втором, с боями прорвав вражеское кольцо, дивизия вышла из окружения. Тогда она и получила звание гвардейской. Гвардейцы устроили гитлеровцам настоящий разгром на Смоленщине, а войдя в состав Ударной армии, участвовали в освобождении Великих Лук.

Булавин рассказал и то, что мы не знали. Оказывается, дальним нашим правым соседом был «Матросовский полк» — так воины называли часть, в которой служил Александр Матросов. Полугода не прошло с того зимнего дня, когда Матросов, атакуя вражеский дзот, собственной грудью закрыл извергающий огонь ствол фашистского пулемета. Подхваченные порывом Матросова, бросились в атаку его товарищи и выбили немцев из деревни Чернушки, превращенной врагом в опорный узел.

— Придет время — герою памятник поставят. Комсомольский билет Матросова, пробитый пулей, будут в музее показывать. На память помню запись, сделанную Сашей на обложке билета: «Буду драться с немцами, пока мои руки держат оружие, пока бьется мое сердце…»

Девчата притихли.

— Ладно тебе, комиссар, прошлое ворошить, — вмешался в разговор комбат. — Их женихи по земле ножками топают. Да вот, легки на помине.

В дверях землянки, закрывая свет, выросли две фигуры в маскхалатах и касках, со снайперскими винтовками за плечами.

— Товарищ гвардии капитан, прибыли по вашему приказанию! — отрапортовал Рыбину рослый старшина.

— В самое время пришел, Ганночка, — сказал комбат. — Это наш снайпер номер раз, будет вашим учителем, девушки. А кто с тобой? Петренко?.. Ну, Петренко совсем жених из женихов, он у нас холостой…

Мы потеснились, пытаясь освободить место на нарах.

— Двинулись, комиссар! — Рыбин встал. — Полагаю, они и без нас познакомятся.

— Ганночка, не забудь рассказать девчатам про зарубки на твоей винтовке! — напомнил старшине Булавин.

Командиры ушли. Ганночка, присев на краешек нар, сворачивал цигарку. Петренко, смущенный представлением комбата и нашим пристальным вниманием, стоял у двери, не решаясь сесть.

Так вот они какие, гордость армии, гроза фашистов! Худое, почти черное от загара лицо Михаила Ганночки изрезали глубокие складки, в уголках прищуренных глаз веером собрались морщинки — не то от привычки целиться, не то от дум, — тонкие губы плотно сжаты. Совсем не похож на него Петренко — румянощекий хлопец с густыми черными бровями, сросшимися на переносье.

— Ой, какой шершавый! — ойкнула Зоя Бычкова, огладив приклад винтовки Ганночки. — Сколько ж тут зарубок?

— Та от до сотни догоняю…

Землянка ахнула. Во время инспекторских стрельб в запасном полку мы слышали о знаменитой, бьющей без промаха винтовке Ганночки, на прикладе которой снайпер отмечал ножом каждое удачное попадание. Винтовка пошла по рукам…

— Вот бы и мне такое «вещественное доказательство»! — помечтала вслух одна из девушек. — Хотя бы к концу войны.

— А я не стану свою красавицу винтовочку портить, — не соглашалась другая. — Слишком много чести для фрицев — персонально каждого отмечать.

— Ты сначала хоть одного отправь в «Могилевскую губернию», — говорила третья.