Константин Лапин - Подснежник на бруствере

— Стреляй! Мой — правый.

Лида выстрелила почти одновременно, уложили обоих. Теперь можно уходить: вражеского наблюдательного пункта больше не существует.

Снайперская смекалка понравилась командованию полка, и через два дня мы получили специальное задание — к вечеру поджечь сарай, стоявший в глубине немецких позиций. Оказывается, когда горел подожженный нами дом, полковая разведка возвращалась из поиска. Пожар отвлек гитлеровцев, они ослабили наблюдение за передним краем. К тому же пламя осветило разведчикам обратный путь.

От наших зажигательных пуль ярким факелом вспыхнул в ночи деревянный сарай. Гитлеровцы перестали пускать ракеты в той стороне — без того светло. И пулеметный огонь врага притих: кто же рискнет ползти на пламень пожара?

Наши разведчики, прижимаясь к земле, тем временем подползали к вражеской траншее. Они передвигались рывками, сообразуя свое движение с порывами пламени, то словно угасавшего на миг, то разгоравшегося с новой силой. В эту ночь они вернулись с «языком».

Во фронтовой газете появилась небольшая заметка о нас, называлась она так: «Снайперская сметка помогла разведке».

Бывали задания и другого, личного порядка. Однажды, когда мы шли на позицию, ко мне и Лиде обратились артиллеристы:

— Стрелки вы, девчата, хорошие, а вот в корову вам нипочем не попасть!

— В корову? При чем тут корова?

— Тут одна на «нейтралке» пасется. Животное бесхозное, глупое, может к врагу нечаянно забрести. Пусть уж лучше нам достанется.

К вечеру перед уходом с передовой мы подстрелили буренку, артиллерийские разведчики тут же слазили за тушей. Их ждали товарищи по батарее. Свежему мясу кто не рад?

— Эх, хорошо бы пельменей наделать! — вздохнула я. — Да жаль, муки нет.

— У богов войны все найдется! — засмеялись артиллеристы. — Самого тонкого помола мучка — трофейная.

И вот, не возвращаясь к себе, мы завернули на батарею — позиции артиллеристов неподалеку от нашей землянки. Засучив рукава, занялись кулинарией. Крупные пельмени плохо проваривались в небольшом котле, пришлось допечь их на сковороде в раскаленном жиру. Никто, кстати, не возражал поесть «жареники» вместо вареников.

Домой вернулись только к ночи. Клава не спала, она переволновалась из-за моего долгого отсутствия, а теперь сидела сердитая-пресердитая. Даже от «жареников», которые я принесла для нее за пазухой, отказалась.

Больше мы не расставались с Клавой до самых границ Германии. Развела нас беда, о которой речь еще впереди.

К концу июля части фронта, ведя непрерывные наступательные бои, продвинулись на двести километров. В голубом небе парами ходили вражеские «фокке-вульфы». Они пикировали на наши мотоколонны и поспешно удирали, если в воздухе появлялись краснозвездные Яки. Пять укрепленных оборонительных рубежей, «неприступных линий», как хвастливо утверждала геббельсовская пропаганда, были прорваны ударными гвардейскими полками. Враг выбит из Резекне и Даугавпилса, отходит к морю.

Болота Лубанской низменности, помеченные на всех географических картах как совершенно непроходимые, ненадолго задержали наступающие части. Выходившие из лесов для соединения с регулярными войсками латышские партизаны указали воинам путь среди болот. Впрягшись в лямки, по горло в воде, пушкари волокли сквозь трясины и топи вязнущие в иле «сорокапятки». Неожиданный огневой удар в спину заставил немцев бросить сильные укрепления на высотах за Лубанской низменностью.

Перед решающими боями за Ригу гвардейцы получали пополнение. Снайперов вывели на отдых в армейский запасной полк. Женская снайперская рота разместилась в большом сеновале на лесной опушке. В правой половине на сене — один взвод, в левой — другой. Середина свободна, хоть в пляс иди! В открытые ворота виднелся зеленый лужок, за перелеском — поле, засеянное горохом. Горох начал поспевать, мы всласть полакомились.

Неподалеку протекала быстрая, с заводями в глубоких местах река Айвиэксте, дважды на дню мы бегали купаться. Я хоть и неважный пловец, но тут дала себе волю, как говорится, за всю войну наплавалась. Еще я любила, оставив всех, забиться в гущу леса.

Дрожит от зноя воздух, напоенный ароматом хвои и трав, тишина такая, что слышно, как падает ветка, сбитая юркой белочкой. Вон она — скачет себе с сосны на сосну! Кажется, никакой войны не было и нет. Но на мне армейская форма; в прогалы между деревьями видно, как прошел, оставив за собой белый шлейф, вражеский самолет-разведчик; где-то далеко выстрелила пушка.

Насбирав полный котелок малины или черники (а больше того отправив в рот), я ложилась на пушистый мох, головою в тень. Лежу, думаю о своем, вспоминаю детство в деревне, родной дом, павших друзей и подруг. Часто-часто перед мысленным взором возникало мужественное лицо капитана Суркова, и слезы катились по моим щекам…

Успокоившись, возвращалась к девчатам. Клава привыкла к моим одиноким прогулкам, ни о чем не спрашивала. Пересыпав ягоды сахарным песком, она на костре варила что-то вроде варенья. Тут же и поедали его, причмокивая от удовольствия.

Вечером в клубной палатке показывали кинофильмы, после сеанса танцевали. От кавалеров отбоя не было: неподалеку базировался отдельный латышский полк ночных бомбардировщиков, в лесу стояла артиллерийская батарея, нередко заворачивал на танке знакомый «экипаж машины боевой».

Утром над лесной опушкой низко-низко проносится самолет У-2. Из сарая сломя голову выбегает девушка, машет платком своему дружку. Тот ответно покачивает в воздухе крыльями: дескать, вижу, вас понял, встреча на том же месте, в тот же час.

Как-то командир нашей роты на пальцах подсчитал, представители каких родов оружия ухаживают за его солдатами. Кажется, только зенитных войск не назвал: там у самих девушек хватало.

Фронтовая дружба нередко переходила в серьезное, крепкое чувство. Не одна моя подруга стала женой своего однополчанина, до сего дня супруги живут дружно, берегут любовь, растят детей.

Но говорят же: в семье не без урода. На ротном партийном собрании, происходившем во время первого отдыха в Латвии, мы были вынуждены распрощаться с девушками, чье легкомысленное, недостойное поведение перешло всякие границы.

Золотой теленок, как прозвали девушку подруги за сожженные пергидролем волосы, считала себя в роте первой красавицей. Рослая (в строю всегда на правом фланге), самоуверенная, озорная. Держалась вызывающе, со смаком ругалась, распевала блатные песенки. И как это часто бывает с людьми такого сорта, трусила в бою, теряла голову при первом артобстреле.